среди крестьян начался голод. Кулеша и другие поляки делились с ними содержимым передач, которые получали от ГОС, но он умолял Янину найти способ как-то помочь узникам, схваченным при усмирении[267].

Либехеншель отказался встретиться с Яниной, заявив, что за крестьян он не отвечает. После обращений в разные инстанции Янина сделала вывод, что придется идти в гестапо – иными словами, «под часы», в страшный гестаповский штаб в Люблине.

В день встречи, которую ей там назначили, Янина взяла с собой Войцикову, но оставила ее сидеть на лавочке снаружи. От окошка приема Янину проводили с вооруженной охраной через тяжелые металлические двери в кабинет, где ее ждал гестаповский офицер. Он спросил, что ей нужно.

– Кормить заключенных, содержащихся в Майданеке, – начала она, но офицер тут же ее перебил:

– Майданек не в нашей юрисдикции. Вы напрасно теряете время.

– Но сам комендант Майданека направил меня к вам, потому что эти люди – в юрисдикции гестапо, – солгала она.

– Вы прекрасно знаете, – ответил он, – что мы держим своих заключенных в Замеке. Только если они признаны виновными, их отправляют в Майданек.

С нарастающим гневом гестаповец добавил:

– И у вас столько бандитов, что на них не хватает ваших собственных тюрем, так что нам приходится устраивать для них лагеря. Немецкие солдаты гибнут в боях, немецкие гражданские – под бомбардировками, а мы содержим ваших преступников в лагерях и кормим их!

Как обычно, Янина терпеливо дождалась конца его тирады. Стараясь держаться уверенно и авторитетно, она продолжила:

– В Майданеке есть заключенные, в том числе женщины и дети, находящиеся под юрисдикцией гестапо. Я представляю польскую организацию, которой полицией безопасности поручено заботиться о заключенных в Генерал-губернаторстве. Соответственно, я требую разрешения на поставки продовольствия этим заключенным.

Офицер позвонил по интеркому, но не смог найти того, кто объяснил бы ему, что происходит в Майданеке. Потом пришел другой чиновник, и они вдвоем стали допрашивать Янину насчет ее происхождения и рода деятельности. Она спокойно отвечала на все вопросы. Наконец из обрывков разговоров, которые ей удалось подслушать, Янина сделала вывод, что ей надо обратиться к офицеру гестапо по фамилии Рольфинг, которого сейчас нет в здании. Поэтому она ушла и обнаружила Войцикову в симпатичном маленьком скверике, который немцы разбили напротив здания. «Как это похоже на них, – подумала она, – сажать цветы у ворот в ад».

В следующий ее визит «под часы» Янина оставила на скамейке отца Михальского. Ее предположение, что лейтенант СС Рольфинг – тот самый офицер, с которым ей следует переговорить, оправдалось. Он отвечал за распределение людей, схваченных при операциях усмирения, которых не расстреляли за поддержку партизан. Его интересовали только трудоспособные, поскольку Рольфингу было поручено как можно больше людей отправить в Рейх. До этого назначения Герман Рольфинг отвечал за создание лагеря в лесах близ Кельма, в сорока пяти милях к востоку от Люблина, который служил одновременно местом казни и крематорием. Еврейских заключенных, которых он лично отбирал во время бойни «Праздника урожая» в Майданеке, там заставляли рыть коллективные могилы и сжигать трупы, а также еще теплые тела жертв, которых только что расстреляли или отравили газом по дороге в лагерь. Рольфинг уничтожил доказательства десятков тысяч убийств немцами советских и итальянских военнопленных, а также евреев и поляков[268].

Когда Янина озвучила Рольфингу свое предложение, он отреагировал в типичной для нацистов манере:

– Что? Вы собираетесь кормить этих бандитов? Да вас саму надо арестовать за такое! Как вы смеете!

– Мы все эти годы заботились о заключенных, – спокойно объяснила Янина. – И потом, они не все бандиты. Я видела там вот таких малышей, – добавила она, рукой показывая рост ребенка.

– Откуда вообще вы о них знаете? – взревел Рольфинг. – Кто ваш шпион в лагере?

– Я часто посещала Поле 5 и в отдалении заметила детей. Меня это удивило, потому что вряд ли они могут быть виновны в каких-то преступлениях.

В этот момент воздух прорезал душераздирающий крик, перешедший в хрип. Янина поняла, что на этом же этаже проходит допрос, но заподозрила, что крик могли сымитировать, чтобы напугать ее. Однако в следующий момент вошел злорадно ухмыляющийся немецкий офицер, игравший пистолетом.

– Уложил его поспать, – сказал он, подмигивая.

Рольфинг рассказал офицеру про запрос Янины насчет детей в Майданеке. Тот улыбнулся и сказал, что сходит проверить. Минуту спустя он вернулся и подтвердил слова Янины. Рольфинг сделал удивленное лицо и заявил, что впервые об этом слышит. Он пообещал связаться с комендантом Майданека, чтобы тот разрешил оказывать помощь детям. Янина не поверила в его неосведомленность, но в целом была удовлетворена. Если она получит разрешение кормить детей, то найдет способ накормить и взрослых.

Все вышло еще проще: после звонка Рольфинга Либехеншель позволил ГОС доставлять передачи всем жертвам операций усмирения, содержавшимся в Поле 1. Как и прошлым летом, с гражданскими заключенными из Замека, попавшими в Майданек, Янина убедила полицию безопасности освободить часть женщин и детей под опеку ГОС на том основании, что они не виновны ни в каких преступлениях и не годятся для работ[269].

Тем временем благодаря деятельности Янины в лагере на Крохмальной польских заключенных регулярно отпускали оттуда – либо потому, что врачи ГОС отправляли их на госпитализацию или признавали негодными для работ, либо потому, что они были членами семьи больных, либо потому, что люблинские компании нанимали их к себе. ГОС добился освобождения 95 % польских заключенных. Правда, он ничем не мог помочь украинским и белорусским беженцам, которых увозили в Рейх на принудительные работы. Также тяжело было добиться освобождения молодых трудоспособных людей, у которых отсутствовали рабочие карточки и которых схватили для отправки в Рейх. Янина старалась выявлять среди них участников АК и освобождать их. Этническая немка – ее контакт в Департаменте занятости – предоставляла поддельные рабочие карточки и предупреждала о грядущих облавах[270].

В середине июля Янина получила от Рольфинга уведомление о том, что ей нужно приехать за группой крестьян из Поля 1, арестованных при акции усмирения, – их выпускают под опеку ГОС. Однако по дороге в Майданек она заметила отца Михальского, который бежал по улице и изо всех сил махал ей руками, требуя остановить машину. Он только что побывал в лагере на Крохмальной. Оказывается, Рольфинг приехал туда и пришел в ярость, обнаружив, что может отправить в Рейх лишь крошечное количество поляков. Он кричал, что «проклятые бандиты» прикидываются больными, чтобы их освободили, и они вернулись в свои партизанские отряды.

– Он выкрикивал и угрозы вам, – предупредил отец Михальский Янину. – Он во всем