Первые два слуха Янина опровергла, однако новость о том, что мужчин угоняют на работы, казалась вполне вероятной. На тот момент ее семья состояла из Генри, восемнадцатилетнего сына Скжинского Риса и подростка из Волыни, которого Янина спасла с Крохмальной. Она не собиралась лишиться их в последний момент. Для Генри это означало бы разоблачение в качестве еврея и неминуемую смерть.

Вчетвером они поднялись к себе в квартиру готовить завтрак. Генри предложил, чтобы все трое мужчин спрятались в гардеробной комнате без окон, примыкавшей к спальне, которую Янина могла бы задвинуть шкафом. Янина отвергла это предложение, потому что их отсутствие непременно заметили бы, и немцы, найдя мужчин, сразу бы их расстреляли. Надо было придумать способ убедить немцев не входить к ним в квартиру. И снова способность Янины думать, как немцы, подсказала ей план. Оставив мужчин в квартире, она спустилась в подвал и сообщила сержанту, что у Риса Скжинского высокая температура и симптомы тифа. Сержант сразу приказал ей возвращаться в квартиру и оставаться там вместе с тремя мужчинами, чтобы не распространять инфекцию. Он также дал ей полбутылки бренди для пациента.

Они уложили Риса на матрас у входа в квартиру, а двое других мужчин остались в гардеробной с открытыми дверями, чтобы их не обвинили в том, что они из окон подают сигналы советским войскам. Тем временем Янина стала «лечить» Риса, выдав ему термометр и объяснив, как сделать так, чтобы тот показал высокую температуру. Она также рассказала ему, на какие симптомы надо жаловаться.

В ту ночь жена привратника здания постучала к ним в двери. Она сказала, что в подвале спрятались несколько беглецов из Майданека и им нужна мужская одежда. Янина не доверяла этой женщине. Она заявила о своем немецком происхождении в самом начале оккупации и свысока смотрела на Янину, когда та только появилась в доме, но в последние дни превратилась в горячую патриотку Польши. Поэтому Янина отправила ее восвояси, предупредив, что в квартире небезопасно и возможно инфекционное заболевание.

Наутро следующего дня в двери снова постучали. Янина открыла их нараспашку, считая, что так будет безопаснее. Кровь застыла у нее в жилах. У дверей стоял подчиненный доктора Бланке из Майданека. Увидев его в форме СС и шлеме, вооруженного, Янина сначала запаниковала. Но потом вспомнила, что на аресты эсэсовцы всегда приходят по двое. Возможно, он вообще ее не узнал, потому что она была с распущенными волосами, а он раньше видел ее только с косами, заколотыми короной и покрытыми косынкой. Но что, если он пришел проверить сообщение о тифе? Смогут ли они его обмануть? Он был хорошо знаком с этим заболеванием после службы в Майданеке. Неужели они остались выжившими до сих пор, чтобы быть схваченными в последние минуты перед освобождением?

– Так вот, мадам, где вы живете! – начал он. – Я понятия не имел, к кому иду. И уж, конечно, не рассчитывал увидеться с вами снова сейчас, во время отступления. Но оно лишь временное. Подмога уже идет. Тогда мы избавимся от этих животных, и они снова будут есть картофельные очистки. Вы бы видели, как они дерутся! Как дикие звери! Они движутся на нас на танке, мы стреляем по нему, а они продолжают драться, даже когда горят там, внутри, до самой смерти. Но я пришел не за этим. У вас кто-то болен?

Это вступление, почти что в дружеском тоне, дало Янине время собраться с мыслями. Обернувшись к Рису, она спросила озабоченно:

– Какая у тебя температура, дорогой? Я еще не забрала у тебя градусник.

Рис сунул термометр под мышку еще до того, как Янина открыла дверь, и сейчас достал его. Он сказал, что температура высокая. Эсэсовец старался держаться подальше от больного, но задал несколько вопросов насчет симптомов. На некоторые ответила Янина, на остальные – сам Рис. Выслушав их, посетитель встревожился еще сильнее и отступил назад. Он выразил удивление случаем тифа в этой части города, где вода не заражена, но с диагнозом согласился. Выйдя на лестничную площадку, он подписал табличку и прикрепил ее к двери квартиры, велев Янине сидеть с остальными внутри. На табличке было написано: «Вход воспрещен. Подозрение на тиф».

Немного погодя в дверь опять постучали; Янина, открыв, обнаружила на пороге несколько флаконов с лекарством. Ее план сработал.

Позднее в тот же день из подвала поднялся сосед сказать им, что немцы уходят, а еще немного позже они услышали, как от здания отъехал грузовик. Однако немецкие солдаты подожгли соседнее здание, и Янина с соседями пережили несколько тревожных минут, ожидая, что с их домом произойдет то же самое. Наконец, ночью к ним пришли советские солдаты и объявили, что они свободны. За исключением узников Майданека, прибежавших прошлой ночью. Солдаты решили, что они кажутся подозрительными, и отправили их в Замек.

Ранним утром 25 июля 1944 года жители Люблина выбрались из подвалов и бомбоубежищ и увидели свой город в руинах. Квартал за кварталом в небо поднимались полуразрушенные стены без окон и крыш; некоторые здания еще горели. Кучи обломков, воронки от бомб, сгоревшие грузовики и танки перегораживали улицы. Повсюду были разбросаны части тел людей и животных, разорванных в клочья взрывами. Они гнили на июльской жаре, распространяя невыносимый запах и грозя эпидемиями[273].

Советские войска взяли Майданек тремя днями ранее; там оставалось 480 заключенных – в основном раненые советские военнопленные в Поле 2 и жертвы операций по усмирению в Поле 1. Эсэсовцы бросили лагерь всего за несколько часов до прихода русских, угнав с собой тысячу заключенных пешим маршем за сто километров и затем посадив их на поезд в Аушвиц. По пути охранники сотнями расстреливали тех, кто не выдерживал быстрого темпа[274].

В Майданеке эсэсовцы уничтожили большую часть лагерной документации, но остались другие улики их преступлений, в том числе газовые камеры. Хотя они подожгли крематорий, его здание сохранилось, как и печи, а также горы обуглившихся человеческих останков. Трупы жертв из Замека тоже лежали в ближайших рвах. Кучи человеческого праха и сотни тысяч пар обуви свидетельствовали о происходивших там массовых убийствах. Майданек был первым крупным немецким концентрационным лагерем, освобожденным советскими войсками, и первым, где сохранились доказательства того, что немцы использовали ядовитый газ для массовых казней в стационарных камерах. Русские привезли в лагерь иностранных журналистов, а также распространили кинохронику о том, что Красная армия нашла там[275]. Однако на Западе эти фильмы