и поэтому они — по высшей воле Хозяина — находятся в изоляции, и, к сожалению, среди них содержится неизлечимо больная, остановившаяся в развитии на первом столбе своего первого круга темно-рыжая телка — дочь нашей Иды, первоначально названная Луной, но впоследствии, опять же по воле Хозяина, переименованная в Химеру номер четыре, со строжайшим запретом упоминать ее изначальное имя Луна.

Телки, голодные, не очень-то обратив внимание на последние слова Пастуха, все как одна устремились к вызывающим слюнотечение копнам и, с опаской косясь на Божественный интеллект, стали выхватывать сено, оказавшееся по вкусу действительно выше всяких похвал. Анна, вывернувшись из-под опеки своих будущих старших сестер, тоже пристроилась к сену, и копны, можно сказать, на глазах начали таять. Пастух же направился к стойлу, скрылся в нем, и скоро оттуда донеслись те самые звуки, которые телкам уже были известны: шуршание, шлепанье и переливание воды, сопровождаемое беззлобными возгласами: «Навоза наделали много, но на табак не пойдет! Луж напустили — утонешь!.. Слякоть тут развели!..»

Наевшись, напившись из озерца и чувствуя, что зарядились от избранных еще большим пониманием реальности, телки потянулись за Пастухом, который подталкивал перед собой мокрую Анну, то и дело пытавшуюся развернуться назад — к подобным себе и лугу с неповторимо вкусной травой.

Гурт теперь двигался параллельно дороге, на которой обозначился очередной, тридцать восьмой столб, и телки, догоняя Анну и Пастуха, говорили:

— Анна, а не можешь ли ты за меня подумать о том, какой бык мне в будущем подойдет: черный, рыжий или пятнистый?

— Анна, подумай, пожалуйста, за меня: мертворожденное мышление не дает мне покоя, и я постоянно вижу себя в проекционной одежде и обуви, да еще с сумочкой из крокодиловой кожи, о которой всегда мечтала…

— Анна, подумай что-нибудь за меня, а то я не думаю ни о чем, и это как-то беспокоит меня…

38. Малый отстойник. Химера номер один

Вскоре телки остановились перед не очень большим загоном, то есть участком поверхности, отделенным от остального пространства жердями и поперечными слегами, сочетание которых можно было бы назвать загородкой, если бы не частота этих жердей, превращавшая все это сооружение в обыкновенный, почти сплошной забор. Там, внутри, сквозь узкие щели телки разглядели одинокое дерево, стог сена, маленькое озерцо, по существу лужу, и немногочисленную скотину, которая, со слов Пастуха, обладала отрицательным влиянием на стадо и поэтому находилась в загоне: двух обыкновенных на вид коров — черно-белую и палевую, серого козла с бородой и внушительными рогами, и малахольную, тощую, как будто только что вышедшую из стойла на свет телку бурой, как у Анны, окраски. Одна корова то и дело ревела в пространство, другая выла как-то не по-коровьи, козел блеял, бегая от угла к углу ограждения, как будто в поисках выхода, телка же, высунув свой розовый нос в щель забора, разговаривала к Идой и Катериной.

— Не буду мычать, и все, я — не корова, — говорила она, используя проекционный язык.

— И не стыдно тебе? — опечаленно упрекала Ида. — Пожуй хоть немного сена — ты совсем отощала!

— Не стыдно, я не корова и сено жевать не буду.

— Может, попросить Пастуха — он принесет тебе свежей травы?

— Не буду травы.

Катерина мычала, видимо уговаривая «больную» вести себя по-коровьи, телка грубила:

— Не мычи непонятного мне, глупое существо, ты — корова, и не тебе меня поучать…

Наблюдая все это, телки не знали, что и подумать, и только Джума с сочувствием спросила:

— Пастух, а чем же питается эта капризная телка?

— Действительно, — удивилась Рябинка, — ведь так она откинет копыта.

— Копыта здесь не откидывают, Рябинка, — ответил Пастух, — и поэтому приходится доставлять этой телке обычное молоко отелившихся сущностей.

— Ну и дела. Чем же она больна? — спросила Овсянка.

— И почему такое прекрасное имя Луна заменено на отвратительную Химеру, причем номер четыре? — вставила Стрекоза.

— Да и вообще, почему эти четверо находятся в изоляции и в чем состоит их отрицательное влияние на стадо? — спросила Елена.

— Конечно, — ответил Пастух, — все это нуждается в объяснении, и я, пожалуй, начну с самого главного: любая скотская сущность неприкасаема, исправить ее нельзя, и в этом смысле она является той точкой отсчета, с которой должны считаться мы, Пастухи, и даже Хозяин, то есть, оберегая стадо от нежелательного, мы не имеем права воздействовать на существенное, и поэтому остается одно: изолировать это самое нежелательное, не задевая его Божественных свойств и не пытаясь переиначить созданное великим Создателем и непостижимым Намерением… Поэтому эти четверо и находятся здесь, в месте, называемом Малым отстойником, — малым в силу того, что в загоне, как видите, содержатся всего лишь четверо особей и прибавления не будет, поскольку просто провинившихся сущностей гонят в гуртах на исправление ошибок в другие места, здесь же заперто то, чего исправить нельзя, не нарушая великий закон, исходящий из непостижимых для нашего понимания сфер. Скотина эта содержится за оградой по высшей воле Хозяина, и выпускать ее отсюда запрещено, хотя она и рвется наружу, поскольку ограниченное пространство и отсутствие общения со стадом не то чтобы не дают ей возможности нормально и гармонично пастись, совершая свои круги по Божественной плоскости, но не позволяют воздействовать своими идеями на поголовье скота, в которых, как твердо уверены эти четверо, это поголовье нуждается. О телке — дочери Иды — я расскажу в последнюю очередь, ее появление на свет не связано с замыслом высшего разума, она была направлена в этот отстойник, не успев нанести никакого вреда, и тем самым роль ее в распространении лжесущностного так и не состоялась, так что она является лишь единичным примером обратного, необратимого, дефективного восприятия действительности — что тоже не исправляется в силу закона неприкосновенности сущности, — и поэтому она здесь. Козел же и две коровы — дело другое. Великий Создатель и непостижимое для понимания Намерение создали этих троих не для нашего стада, но для нереального мира, чтобы проекции их целенаправили, организовали и окультурили несчастных, бесплотных призраков на определенном этапе их бессмысленного, хаотического развития и возвратили им принципы существования свободнорожденной скотины, которые они потеряли, начав развиваться, фантазировать и говорить. Но, как оказалось, коровы эти, прозванные в мертворожденной иллюзии коровами демократии, а также козел, в воображении проекций тоже почему-то угодивший в коровы и названный тоже коровой, принципы эти заменили идеями, превратив изначальную независимость потусторонних теней в пародические свободу и демократию в тех менталитетных скоплениях, которые нуждались в этих проекционных понятиях… Что же, иллюзия — достойна иллюзии, и все бы и