дороге сюда инструктировал Вася. Секунды хватило, чтобы убедиться: Гали в комнате нет.

Одновременно с Мусой он вышел во двор.

– В бане нашел. – Котловой показал грязную туфельку.

«Вот и вторая», – подумал Глеб, мрачнея. Но вещица из кожи и каучука – привет от Гали – сработала эффективнее, чем топор в руке. Она наполнила Глеба злой решимостью.

– Идемте за рацией.

– Журналист.

– Чего?

– Ты это… заикаться перестал.

– Точно. – Удивленный Глеб потрогал губы. Страх никуда не делся, но, кажется, преобразовался во что-то новое, в топливо, ведущее вперед. Прячась в тени забора, партизаны двинулись к конторе. Как и в прошлое воскресенье, дверь треста была распахнута настежь. Огонек в окне погас – или вовсе померещился.

«Не ходи», – раздался в голове голос Мишки Аверьянова.

– Здесь подождешь? – обернулся Муса.

– Нет.

Они поднялись по ступенькам. Муса не сводил ствола винтовки с темной утробы дома.

«Дом паука», – подумал Глеб.

Заскрипели половицы: они тут, лазутчики тут! Лунный свет проникал в помещение сквозь пыльные окна, вырывая из мрака предметы, придавая лавке и венскому стулу толику зловещей таинственности. На плакате гидростроители, парень и девушка, яростно улыбались, позируя у плотины. Длинноногий сенокосец пробежал по их одухотворенным лицам.

Муса прицелился в дверной проем, кивнул и переступил порог. Бюст Ленина оброс тенями, обзавелся фантомными щупальцами на бороде. Дверь в комнату с радиостанцией была закрыта. Муса указал на нее дулом и мимикой отдал ясный без слов приказ. Глеб прокрался вдоль стены, взялся за ручку и потянул дверь на себя.

Они выстрелили одновременно – Муса и тот, кто прятался в темноте. Зажатый между стеной и дверным полотном, Глеб увидел, как Муса падает на спину. Из радиорубки раздался короткий вскрик. Глебу казалось, стук его сердца заглушает скрип половиц под ногами приближающегося врага. Муса не шевелился, только ноги его торчали из густой тени.

Скрип. Кап. Скрип.

Рукоятка топора скользила в ладонях, словно ее намазали растительным маслом.

Юер в военной форме появился в поле зрения Глеба. В левой руке за магазин он держал автомат. С правой, повисшей вдоль туловища, капала кровь. Глеб видел коротко стриженный затылок, а юер смотрел только на поверженного Мусу.

«Это марионетка, – сказал себе Глеб, – марионетка с пиявкой внутри, это мой страх».

Но выяснилось, что бросить в противника топор и рубануть этим топором по затылку – разные вещи. Будь перед ним шоггот, он не мешкал бы. Шальная мысль: «Кто стриг этого парня?» – отняла секунду. Которой воспользовался враг.

Юер развернулся, выронил автомат и левой рукой вцепился в топорище. Правая продолжала болтаться, выведенная из строя. Он был молодым, этот солдат. Луна освещала половину бледного лица, а вторую половину покрывала копоть темноты. Глаз на лунной стороне был остекленевшим. Глаз в темноте сверкал.

Солдат рывком обезоружил Глеба и швырнул топор в коридор. Глеб пнул ногой дверное полотно. Оно стукнуло солдата по раненой кисти. Вероятно, юеры чувствовали боль, но иначе, чем люди, только в первые секунды после ранения, а потом пиявка брала верх над физическим страданием. Глеб не знал.

Юер притиснул его к стене и схватил за горло здоровой рукой. Глеб ударил кулаком в выбритый подбородок солдата. Это не повлияло ни на безучастное выражение лица, ни на давление пальцев, перекрывших кислород. Глеб засипел. Второй удар – в грудь юеру – был слабым, пустяшным. Клешня приподняла Глеба над полом.

«В штанах!» – воскликнуло сознание голосом мальчика, погибшего больше двадцати лет назад.

Глеб ощупал карман. Это что, галька? Откуда она там? Перед глазами заплясали разноцветные пятна. Времени было в обрез, и Глеб, сжав камень, как нож, всадил зауженный конец в висок юера.

Кислород хлынул в легкие. Хрипя, Глеб оттолкнул пошатнувшегося вохровца и бросился к автомату. Лишь подобрав его, подумал: «Надо было хватать топор, я не умею из этого стрелять, тут же, наверное, затвор, предохранитель!»

Юер шагнул к нему. Из виска сочилось красное. Глеб вскинул ствол и потянул за спусковой крючок. Автоматная очередь оглушила. Приклад ударил в ребра. Юер врезался в стену и сполз по ней на пол. Изо рта на изрешеченную грудь вывалилась толстая пиявка. И бой завершился. Не война, а только маленький бой.

Кашляя, массируя шею, Глеб ринулся к Мусе. Котловой был мертв. Осматриваясь, Глеб собрал произошедшее из деталей.

Юер попал в сердце Мусе. Но и Муса не промазал. У автомата Коровина спусковой крючок располагался впереди магазина. Пуля Мусы прошла между костяшек в ладонь врага – вот почему тот не воспользовался больше своим оружием. Будь у него обе руки, Глеб лежал бы на его месте, издырявленный.

А еще его спасла Галя. Ведь это она днем на болотах дала Глебу гальку – чтобы защищаться от безносой отшельницы…

– Спасибо. – Глеб прикрыл веки Мусе. – Никто так вкусно не готовил плов.

Слезы, длинные речи – этому настанет срок. Может быть, настанет. Глеб сунул за пояс топор, с автоматом в руках заглянул в тупиковое помещение без окон. Пришлось подсветить фонариком. Щелк-щелк. И в промежутке – руины радиостанции, раскиданные по комнате. Связи с материком сегодня не ждите.

Значит, все было зря. Не сделай они этот крюк к тресту, Муса был бы жив. Глеб попятился, размазывая подошвами чужую кровь. Он вспомнил себя, сидящего в московской столовой напротив редакции. Нагоняй от Мирослава Гавриловича – вот что беспокоило того Глеба. Сказали бы ему, что вскоре он будет целоваться с Галиной Печорской, нюхать вонь из пасти шоггота и расстреливать вохровца… Что на его глазах погибнет полтора десятка людей… Что он почти станет храбрым… почти…

Лучи света пронзили помещение, и Глеб заметался из угла в угол, как попавший в западню зверь.

– Выходи! – крикнули снаружи. – И не отчебучь чего!

Голос был женский.

«Что мне делать, Миш?»

Друг детства промолчал.

– Мы тебя не убьем! – Наглая ложь! Глеб осторожно выглянул в коридор. На улице зажглись фонари.

– Давай, журналист, ноженьками.

Забаррикадироваться в рубке? Стрелять, пока не останется один патрон, и покончить с собой? Но как это спасет Галю?

– Я выхожу! – крикнул Глеб.

– Оружие там оставь.

Глеб бросил на пол автомат и топор. Сказал себе, что в любой момент могут прийти на помощь товарищи, нужно лишь потянуть время. И вышел из треста.

На улице его поджидали «москвич» и трое солдат с винтовками и пистолетами. На багажник автомобиля уселась широким задом дородная баба – Стешка, про которую Заяц сказал, что она – не юер, что она главная в поселке, как и Золотарев. На Стешке был причудливый наряд, вызывающий ассоциации с шаманами северных племен. Мешковатый