стройкой ГЭС. Ночь была жаркой, но из ямины тянуло зимним холодом. Волосы липли к щекам, сорочка вымокла и клеилась к голому телу, выставляя напоказ сокровенное. Галя чувствовала похоть человека, дышащего ей в затылок, а когда Золотарев прижался к ней тазом и зашептал на ухо гнусные скабрезности – почувствовала эрекцию, распирающую его штаны. Ах, если бы не веревка, связавшая запястья! Галя ногтями бы оскопила подонка!

Они стояли на краю огражденной платформы, как парочка влюбленных на смотровой площадке. Разве не такие же позы принимали новобрачные, Галя и Кеша, поднявшись на пятый ярус Дворца Советов?

– Любуйся матушкой, – шептал Золотарев. – Матушка, познакомься с моей невестой, она знаменитая проблядь из самой Москвы… Не мила тебе? Так мы выпотрошим ее, ой, выпотрошим!

Золотарев приобнял вздрогнувшую Галю рукой с клинком. Это не был ритуальный кинжал, как в финале «Яддит-Го, прощай», это был настоящий короткий меч, штык-нож, способный пронзить Галю насквозь. Золотарев провел плоской стороной лезвия по вибрирующему животу Гали, направил его к треугольнику волос, просвечивающихся под материей. Она услышала, как он втянул воздух сквозь гнилые зубы. По легким толчкам в бедро поняла, что бригадир онанирует, и содрогнулась всем телом. Желчь наполнила рот, Галя выплюнула ее на руку Золотарева. Желудочный сок потек по лезвию, смешиваясь с жирными, как говяжья подливка, каплями дождя.

– У меня таких, как ты, не было… – сопел Золотарев, – ретивых… Трупом твоим свеженьким, красивеньким вдоволь наиграюсь…

Галю, что стало неожиданностью для нее самой, не пугала больше смерть. Ее пугали стояние над адом, компания извращенца в плаще Дракулы и лицо в земле. Лицо, в сторону которого она не смотрела вот уже пару минут.

Струи омывали Галю, смачивали сухие губы, солью жгли язык. Небо Ямы рыдало над ямой.

Котлован углублялся в почву на бессмысленные тридцать метров. Нет, глубже! Примерно тридцати метрам равнялась высота его ступенчатых склонов от забора до поверхности воды. А платформа поднималась над этой эксгумированной могилой еще на три метра. Лучшие места в партере, чтобы наблюдать за крахом цивилизации!

Посреди искусственного озерца паслось сиротливо суденышко с опущенной железной лапой: стрела и рукоять в «локтевом сгибе» соединялись цилиндрами и заканчивались кулаком гидравлической фрезы. Галя вперилась в кораблик, лишь бы не сосредотачиваться на Гидре. Но взгляд сам собой ушел к берегу.

«А вдруг оно мне померещилось? Это массовая галлюцинация, какие-то неизученные испарения аномальной зоны?»

Лицо было там, настоящее до тошноты, костистое, телесное. Мурашки побежали по позвоночнику Гали. Горб длиной с вагон поезда приподнимался над берегом. Дождь смывал грязь с жемчужно-серой шкуры. Это была лишь малая часть того, что покуда хоронилось в мерзлоте. Голова на глиняной подушке. Конечности и туловище под одеялом Ахерона и речного дна.

Гидра спала. Смеженные веки, широкая линия рта – на этом сходство с человеком заканчивалось. Из точки, в которой должен был располагаться нос, расходились к скулам наслаивающиеся друг на друга кожистые ленты, напоминающие оборки платья. Лоб и надбровные дуги покрывали многочисленные выросты, костные бугорки, бомбардирующие мозг образами морских чертей и прочих глубоководных тварей. Контур овала был «обшит» клочьями кожи, бахромой, стелящейся по глине, а под этими лохмотьями угадывались уходящие в землю скульптурные гребни, иглы, наросты, дьявольская корона, растущая из лица, или воротник плащеносной ящерицы.

Гидра внушала Гале религиозный трепет. Ее размеры… Мысли о том, что когда-то подобное существо ходило по планете… Что оно будет ходить вновь. Выберется из тюрьмы, скинет оковы плоти и восторжествует над мечущимися рабами…

Галя чувствовала себя ничтожной.

«Бабушка, это моя судьба? Я родилась ради того, чтобы освободить древний ужас, погребенный в мерзлоте?»

Бабушка не ответила.

До зубовного скрежета хотелось курить, но Галя не стала обращаться к Золотареву с просьбой о папиросе. Она перевела взгляд на глинистый пляж, заваленный булыжником и ряжами. Глеб был внизу, такой крошечный и беспомощный на фоне Лица. Не встреть он Галю тогда, вернулся бы домой и только из газет узнал бы, что творилось под боком.

«Прости меня…»

На берегу творилось камлание. Стешка в одеянии северной шаманки вскинула руки к свинцовым тучам и выкрикивала слова на неизвестном языке. Вопреки всем законам акустики, стократ усиленный воронкой голос прорывался сквозь вой ветра, литания реки и шум дождя и ввинчивался в Галин мозг, порождая картины геноцида. Опустошенная планета. Исполинская фигура в тумане. Орды шогготов, пирующие на руинах мира.

Это был язык звезд, ледяных планет, усеянных вымершими циклопическими городами и черными монолитами, наждачный язык искаженных пространств, жесткий, как каменные плато Юггота, мягкий, как океан личинок. Ахерон вторил ему.

«Твое предназначение – разбудить гибель человечества…»

А если она не даст прихвостням Гидры пустить ей кровь? Если сорвет ритуал, умрет иначе – пускай вода заполнит легкие, разве она против? Стешке придется заказывать из Москвы новую полукровку. Печать может вскрыть лишь представитель древней расы, и, судя по всему, шогготы не годятся для этой цели. И утопленница-Галя не годится… По крайней мере, она на это надеялась…

Галя перегнулась через перила. Взгляд рухнул в бездну вслед за каплями дождя. Озерцо бурлило. Словно прочитав мысли пленницы, Золотарев схватил ее за плечо и вынудил выпрямиться.

– Наберись терпения, душенька. Уже скоро.

Гале казалось, она возносится к небу в дымных лучах прожекторов, в опрокинутом водопаде, в червивом потоке звучащих из ямы молитв.

Она была пираткой, приговоренной к прогулке по доске. Французской дворянкой на эшафоте. Ключиком от замка, а за дверью уже ворочались, просыпаясь.

Галя представила, что это просто фильм, и сейчас главный скажет «снято!», статисты разбредутся по павильону, техники завинтят краны и уберут шланги. Актер, играющий Золотарева, подаст руку, поможет слезть с помоста.

– Галина Юрьевна, в буфет?

– Переоденусь и подойду.

Галя обернулась. Вместо съемочной группы, режиссера Чухрая или оператора Урусевского она увидела парочку мерзких юеров, замерших, как обесточенные машины. Коротышка Ярцев и долговязое чудовище Франкенштейна Енин. Даже умудрись она нейтрализовать Золотарева, эти двое завершат ритуал.

Она задержала на Енине взгляд. Лицо капитана перекосилось, скособочилась челюсть, закатились зрачки.

«Надеюсь, это инсульт».

– Не отвлекайся, дорогуша.

– Золотарев.

– Ав?

– Я оторву тебе хер. Обещаю.

Бригадир ухмыльнулся. Галя отвернулась к могиле. Стешка кричала, раздирая на себе одежду, а Глеба было не различить за пеленой дождя. Заклинания наэлектризовали воздух, отравили ночь, выпустили чернильную тьму, которая гадючьими лентами расползлась по котловану.

Гидра подняла веки.

У Гали перехватило дыхание.

Мертвые желтые глаза богини уставились на нее.

– Она видит тебя! – закричал возбужденно Золотарев. – О, матушка! О, владычица!

Гидра смотрела на жертву немигающим взглядом космической рептилии. Если бы не веревки,