Горбачев ответил: «Уже с 1 октября должен начаться переход на рыночную экономику. Я нахожусь в очень жестком положении и не могу торговаться». Коль заявил, что немецкие компании готовы поддержать переход СССР к рыночной экономике. «Осенью мы будем говорить о большом кредите… Я дал вам слово, и я его сдержу», – сказал канцлер. В качестве временной помощи он предложил беспроцентный кредит на пять лет в размере 3 миллиардов марок. Горбачев согласился[446].

Советский лидер также обратился к Израилю с просьбой о финансировании. «Рассчитываем получить 10 миллиардов долларов», – говорил он Черняеву. Взамен Горбачев обещал восстановить советско-израильские дипотношения, разорванные в июне 1967 года из-за Шестидневной войны между арабами и израильтянами, а также легализовать эмиграцию евреев. Помимо Ближнего Востока Горбачев попросил о финансовой поддержке лидеров ЕС. Министр иностранных дел Италии Джанни Де Микелис приехал в Москву с предварительным соглашением о предоставлении кредита. Итоговый баланс был внушительным: 3 миллиарда марок от Коля, 1,5 миллиарда долларов от Миттерана, чуть больше от премьер-министра Испании Гонсалеса, столько же от Италии и 4 миллиарда долларов, обещанных королем Фахдом. Израильтяне не дали ничего[447].

Однако к моменту, когда кампания по сбору средств завершилась, ее политическая цель исчезла – программа экономических реформ полетела под откос. В начале сентября депутаты Верховных Советов СССР и РСФСР вернулись из отпусков. Оба собрания, продукты горбачевских реформ, заседали в Москве на расстоянии всего нескольких километров. Но близость породила соперничество вместо сотрудничества – политически Москва страдала биполярным расстройством. В российском Верховном Совете, который открыл осеннюю сессию 3 сентября, Ельцин и Хасбулатов раздали депутатам экземпляры программы «500 дней», и 11 сентября депутаты ее утвердили. В Верховном Совете СССР Рыжков программу бойкотировал, Лукьянов сказал депутатам дожидаться согласованного документа. Между органами власти СССР и РСФСР разгорелась «война законов». Рыжков публично предложил поднять оптовые цены на мясо. Это стало громом среди ясного неба – мясо тут же исчезло из магазинов. Российский парламент отреагировал повышением закупочных цен на мясо на территории РСФСР, не заботясь о согласовании этого шага с союзным правительством. Депутаты также впятеро подняли цены на «российскую» нефть для внутреннего потребления и проголосовали за увеличение пенсий и социальной помощи, чтобы компенсировать инфляцию. Петраков и Явлинский в ужасе наблюдали, как два парламента наперегонки подрывают финансовые основы экономических реформ[448].

Политические эмоции, разумеется, сгустились вокруг вопроса власти. 21 октября, после трех недель проволочек, Горбачев попросил Верховный Совет СССР предоставить ему дополнительные президентские полномочия для переговоров с республиками и проведения рыночных реформ. Узнав об этом, российские парламентарии приняли закон, упраздняющий президентские указы на территории РСФСР. Это стало поворотным моментом для депутатов союзного парламента, избранных от российских округов. Они почувствовали, что их дни в политике сочтены. Давление на Горбачева росло, от него требовали использовать исполнительную власть и объявить чрезвычайное положение. 24 сентября депутаты проголосовали за предоставление президенту СССР права вводить чрезвычайное положение в отдельных районах страны. Журналист Ярошенко, который наблюдал за происходящим с балкона прессы, вновь подумал о «ползучем перевороте», – Горбачев стал законным диктатором Советского Союза. Ярошенко поразился, что миллионы по всей стране просто этого не заметили или не придали этому значения[449].

«Черный сентябрь» и нагнетаемая тревога разрешились фарсом. В российском парламенте группка депутатов 24 сентября выпустила манифест с лозунгами «Отечество в опасности!», «Организуем гражданское неповиновение!», «Армия, не поворачивай оружие против народа!» В прокламации предлагалось захватить власть и имущество, сформировать отряды самообороны. Участники этой фракции исповедовали экстремистскую форму русского национализма, автор манифеста был членом КПСС и при этом теоретиком русского неофашизма. Двумя днями позже газета «Правда», тиражи которой по-прежнему исчислялись миллионами, опубликовала резкий комментарий о «протестной деятельности» в российском законодательном органе[450]. В партийном аппарате, где, как подозревали демократы, заседали темные силы, функционеры были напуганы не меньше. Они ждали, что демократы в любой момент могут свергнуть их власть, как уже случилось в Восточной Европе в 1989 году. Первый секретарь Московского горкома КПСС Юрий Прокофьев говорил о манифесте экстремистов: «Я изучил [его] с карандашом. Это прямой призыв к свержению существующей власти, к действиям антизаконным, антиконституционным»[451].

29 сентября Горбачев встретился с большой представительной группой «творческой советской интеллигенции». Большинство жили в Москве и состояли в союзах писателей и художников, пользуясь давней системой привилегий, которые оплачивались из специальных фондов и госбюджета. Хотя горбачевские реформы избавили их от партийного контроля, цензуры и слежки КГБ, на встрече никто не восхвалял обретенные свободы и Горбачева. Все опасались нового 1917 года, анархии и гражданской войны. Композитор Георгий Свиридов и актер Кирилл Лавров говорили о бегстве научной и культурной элиты на Запад и в Израиль. Драматург Михаил Шатров опасался погромов. «Опыт многих революций говорит, что интеллигенция способна раскачать корабль, – заявил он. – Но вопрос о том, способна ли она удержать его, когда поднимаются такие страшные волны». Редактор «Нового мира» Сергей Залыгин сетовал по поводу избытка гласности: «В нашей стране все стали критиками. И опять-таки это пошло от нас с вами… Мы сами запустили народ по пути разговорному». Театральный режиссер Марк Захаров заявил: «Я за сильную власть президента с неограниченными возможностями на какой-то период жизни». Он высказался против власти Верховных Советов как «популистской, немного партизанской», ведущей к анархии. Министр культуры и известный актер Николай Губенко взял быка за рога: «Мы упиваемся непривычными свободами и разрушаем нашу культурную и историческую традицию, которая объединила многие народы [и образовала государство], теперь носящее название Союз Советских Социалистических Республик»[452]. Те же люди, которые еще недавно требовали похоронить Ленина и диктатуру КПСС, теперь призывали к новой диктатуре. От Горбачева зависело, принять или отвергнуть этот призыв.

МЕЖДОУСОБИЦА

Наступило 1 октября, но программа «500 дней» была мертва. Ее погубили удары со всех сторон – и союзного правительства, и российского парламента с его популизмом. Первым тонущий корабль реформ покинул Явлинский. В конце сентября, на пике эйфории, он и коллеги-экономисты отправились в оплаченную американским миллиардером Джорджем Соросом поездку в США, чтобы представить «500 дней» на международном форуме МВФ и Всемирного банка. Ее увесистый перевод на английский за одну ночь подготовила небольшая армия переводчиков, которую также нанял Фонд Сороса[453]. Когда по возвращении в Москву Явлинский обнаружил программу в руинах, он пожаловался Ельцину. Российский лидер лежал в постели дома, приходил в себя после автомобильной аварии. 21 сентября в центре Москвы автомобиль «Жигули» врезался в машину, в которой ехал Ельцин с шофером.