Ивашко, бывший ранее главой компартии Украины, был согласен с тем, что КПСС необходимо реформировать. Партия, приняв новый устав и программу, превратилась в структуру без власти и стратегии. Единственное, что могли предложить Горбачев и Ивашко своим коллегам по партии, была «дальнейшая демократизация». «Что это значит? – спрашивал Ивашко у своих коллег. – Давайте посмотрим определение в энциклопедии[483].

Анатолий Черняев прекратил ходить на заседания Политбюро. Перед партийным съездом он и другие либеральные советники убеждали Горбачева разделить партию и стать лидером ее либерального крыла. Они полагали, что в таком случае он сможет переиграть Ельцина. Даже советовали отменить намеченный съезд, боясь, что генсека снимут с должности. Московские аппаратчики, из тех, кто лучше чувствовал дух перемен, сформировали «Демократическую платформу в КПСС». Они хотели трансформировать авторитарную иерархическую организацию в социал-демократическое движение и поддерживали рыночные реформы. Ближайшее окружение Горбачева – Яковлев, Черняев и некоторые другие – уговаривали его возглавить это движение и, возможно, учредить новую политическую партию, никак не связанную с КПСС. Горбачев ответил отказом и объяснял Черняеву: «Нельзя эту паршивую собаку отпускать с поводка. Если я это сделаю, вся эта махина будет против меня»[484]. Откровенное признание! Спустя годы после крушения Советского Союза историк Рудольф Пихоя недоумевал: почему Горбачев, достигший вершины власти изнутри партийного аппарата, так последовательно уничтожал власть коммунистической номенклатуры?[485] Он был лидером, который разрушил старую основу своей власти, не создав новую. Драма этого процесса была и в том, что архитектор реформ не знал, как использовать мощный политический инструмент партии для проведения реформ, но при этом так и не научился управлять страной без ее участия.

Осенью 1990 года «бешеные» консерваторы в партийном аппарате все больше поднимали голову. К ним относился Полозков и многие партийные секретари из регионов, обязанные своим выдвижением перестройке, но ненавидящие ее. Полозков возглавил «Коммунистическую партию России» внутри КПСС, гигантскую структуру численностью 9 миллионов человек, плативших партийные взносы[486]. Он и его соратники говорили о «предательстве» идеологических принципов, а также потере советских имперских позиций. Трудно было предсказать, как КГБ и армия отреагируют на подобные заявления во время острого политического кризиса. Именно эти люди наводили ужас на московских друзей журналиста Дэвида Ремника, говоривших о «русском фашизме». Но у Полозкова и его сподвижников была серьезная проблема – полное отсутствие харизмы. Во время октябрьских и ноябрьских опросов Полозков получил всего 6 процентов голосов опрошенных, в то время как Ельцин – более 50 процентов[487].

Одним из «бешеных», которых Горбачев по ошибке привел в новое Политбюро, был Олег Шенин. Горбачев считал его «новым ленинцем». В действительности Шенин был почитателем Андропова и хотел вернуться к авторитарным реформам сверху и к политике «сильной руки». 16 ноября 1990 года Шенин выступил в Политбюро с докладом, направленным против идеи нового Союзного договора и любых сделок с Ельциным и другими лидерами республик. «Никаких мер, кроме чрезвычайных, быть не может», – утверждал Шенин, призывая опираться на советскую конституцию. Горбачев обвинил Шенина в том, что он «мыслит категориями военного времени»[488].

Еще одной проблемой «российских коммунистов» было отсутствие нового политического языка, который отвечал бы потребностям массовой политики, разбуженной перестройкой. Партийные документы конца 1990 года были написаны мертвым языком шаблонов, не содержали энергичных призывов и лозунгов. На фоне златоустов и демагогов из оппозиции партийные аппаратчики были косноязычными, зажатыми и пассивными. Полозков сетовал на отсутствие хороших партийных ораторов на телевидении и нехватку талантливых перьев в прессе. Газета «Советская Россия», опубликовавшая печально известный манифест Нины Андреевой в 1988 году, оттачивала язык русского консервативного национализма. Но время для него настало лишь после падения Советского Союза.

При старой системе партийные аппаратчики жили на «скромную» фиксированную зарплату, не могли официально иметь состояние и обзаводиться значительной собственностью. Они цеплялись за предоставленные государством привилегии, включавшие снабжение качественными продуктами и закрытые дома отдыха. В отличие от них новая политическая элита могла накопить личное богатство. Горбачевские реформы позволили создать новую банковскую индустрию, оффшорные схемы и различные «кооперативные» предприятия. Это давало беспрецедентные возможности для личного обогащения[489]. Партийная элита далеко не сразу оценила эти возможности. В августе 1989 года министр газовой промышленности Виктор Черномырдин и его заместители решили использовать Закон о предприятии и преобразовать министерство в концерн «Газпром». Когда об этом узнали, многие недоумевали. Коллеги-министры крутили пальцем у виска: «Тебе зачем это надо? Ты же неприятностей на свою голову не оберешься». Партийно-государственные властители все еще не могли представить, что кто-то хочет покинуть ряды советской номенклатуры, уйти в вольное плавание и взять на себя ответственность за огромное предприятие, чреватое рисками[490]. Однако после падения восточноевропейских коммунистических режимов эта психология начала меняться. Партийные функционеры, включая самых высокопоставленных из Москвы и Ленинграда, начали присоединяться к процессу создания корпораций. Стал расти список новых советских акционерных обществ, созданных в регионах предприимчивыми партийными боссами совместно с государственными чиновниками и предпринимателями[491].

Николай Кручина, управляющий делами ЦК КПСС, понял, куда дует ветер. Он управлял всей собственностью партии, стоимость которой составляла более 300 миллионов рублей. Горбачев вспоминал Кручину как «цельную натуру, довольно умного и осторожного, но при этом инициативного человека». В 1990 году Кручина понял: чтобы платить зарплату партийным аппаратчикам, особенно республиканским – как региональным, так и местным, – нужно действовать, как капиталист. Он направил партийные деньги, включая взносы 16 миллионов членов партии, на финансирование новых корпораций, концернов, коммерческих банков и других предприятий. Он также превратил в источник прибыли партийные активы, в том числе офисные здания, образовательные учреждения, больницы, дома отдыха, издательства, тысячи автомобилей, строительные компании и тому подобное. Услуги за пользование ими стали превращаться в платные. С помощью сотрудников КГБ и советских посольств Кручина создавал совместные предприятия с западными бизнесменами и политиками. Внутри страны он помогал создавать и пестовать первый выводок предпринимателей-миллионеров и коммерческих банкиров, которые вышли из рядов комсомольских аппаратчиков. Все это было сделано, чтобы идущее на убыль могущество партии обратилось в деньги[492].

Осенью 1990 года ученые и журналисты начали обсуждать в прессе «номенклатурную приватизацию». Виктор Ярошенко в статье для журнала «Новый мир» писал о «партии котов», подразумевая «жирных котов». Ими были чиновники из партийного аппарата и их младшие коллеги из комсомола и советских профсоюзов, которые использовали кризис как возможность приватизировать собственность. Пресса писала о новых коммерческих банках, совместных предприятиях и синдикатах, которые росли как грибы и в качестве стартового капитала использовали деньги, щедро позаимствованные из партийного бюджета. Партии принадлежало большинство издательств, которые воспользовались новыми законами и стали коммерческими обществами. Они начали