Вот как-то ранним утром мы спрятали плот в укромном месте,двумя милями ниже одного захолустного городишка по прозванию Пайксвилл, икороль отправился на берег, а нам велел сидеть смирно и носа не показывать,пока он не побывает в городе и не справится, дошли сюда слухи насчет«Королевского Жирафа» или еще нет. («Небось дом ограбить собираешься! – думаю.– Потом вернешься сюда, а нас с Джимом поминай как звали, – с тем иоставайся».) А если он к полудню не вернется, то это значит, что все в порядке,и тогда нам с герцогом тоже надо отправляться в город.

И мы остались на плоту. Герцог все время злился и раздражалсяи вообще был сильно не в духе. Нам за все доставалось, никак мы не могли емуугодить, – он придирался к каждому пустяку. Видим, что-то они затеяли, это ужкак пить дать. Настал и полдень, а короля все не было, и я, признаться, оченьобрадовался, – думаю: наконец хоть какая-то перемена, а может случиться, чтовсе по-настоящему переменится. Мы с герцогом отправились в городок и стали тамразыскивать короля и довольно скоро нашли его в задней комнате распивочной,вдребезги пьяного; какие-то лодыри дразнили его забавы ради; он ругал их на чемсвет стоит и грозился, а сам на ногах еле держится и ничего с ними поделать неможет. Герцог выругал его за это старым дураком, король тоже в долгу неостался, и как только они сцепились по-настоящему, я и улепетнул – припустилсябежать к реке, да так, что только пятки засверкали. Вот он, думаю, случай-то,теперь не скоро они нас с Джимом опять увидят! Добежал я к реке, весьзапыхавшись, зато от радости ног под собой не чую и кричу:

– Джим, скорей отвязывай плот, теперь у нас с тобой все впорядке!

Но никто мне не откликнулся, и в шалаше никого не было. Джимпропал! Я крикнул, и в другой раз крикнул, и в третий; бегаю по лесу туда исюда, зову, аукаю – никакого ответа, пропал старик Джим! Тогда я сел и заплакал– никак не мог удержаться от слез. Только и сидеть я долго не мог. Вышел надорогу, иду и думаю: что же теперь делать? А навстречу мне какой-то мальчишка;я его и спросил, не видел ли он незнакомого негра, одетого так-то и так-то, аон и говорит:

– Видал.

– А где? – спрашиваю.

– На плантации Сайласа Фелпса, отсюда будет мили две. Этобеглый негр, его уже поймали. А ты его ищешь?

– И не думаю! Я на него нарвался в лесу час или два назад, ион сказал, что, если я только крикну, он из меня дух вышибет, – велел мнесидеть смирно и с места не двигаться. Вот я и сидел там, боялся выйти.

– Ну, – говорит мальчишка, – тебе больше нечего бояться, разего поймали. Он убежал откуда-то издалека, с Юга.

– Это хорошо, что его сцапали.

– Еще бы не хорошо! За него ведь полагается двести долларовнаграды. Все равно что на дороге найти.

– Ну да, я бы тоже мог получить награду, если бы былпостарше: ведь я первый его увидел. А кто же его поймал?

– Один старик, приезжий; только он продал свою долю за сорокдолларов, потому что ему надо уезжать вверх по реке, а ждать он не может.Подумать только! Нет, я бы подождал – пускай бы и семь лет пришлось ждать.

– И я тоже, обязательно, – говорю я. – А может, его долябольше и не стоит, раз он продал так дешево? Может, дело-то не совсем чистое?

– Ну, как же не чистое – чище не бывает. Я сам виделобъявление. Там про него все написано, точка в точку сходится – лучше всякогопортрета, а бежал он из-под Нового Орлеана, с плантации. Нет, уж тут комар носуне подточит, все правильно… Слушай, а ты мне не одолжишь табачку пожевать?

Табаку у меня не было, и он пошел дальше. Я вернулся наплот, сел в шалаш и стал думать. Но так ничего и не придумал. Думал до тех пор,пока всю голову не разломило, и все-таки не нашел никакого способа избавитьсяот беды. Сколько мы плыли по реке, сколько делали для этих мошенников, и всезря! Так все и пропало задаром, из-за того что у них хватило духу устроитьДжиму такую подлость: опять продать его в рабство на всю жизнь за какие-топаршивые сорок долларов, да еще чужим людям!

Я даже подумал, что для Джима было бы в тысячу раз лучшеоставаться рабом у себя на родине, где у него есть семья, если уж ему на родунаписано быть рабом. Уж не написать ли мне письмо Тому Сойеру? Пускай он скажетмисс Уотсон, где находится Джим. Но скоро я эту мысль оставил, и вот почему: авдруг она рассердится и не простит ему такую неблагодарность и подлость, что онвзял да и убежал от нее, и опять продаст его? А если и не продаст, все равно добране жди: все будут презирать такого неблагодарного негра, – это уж такполагается, – и обязательно дадут Джиму почувствовать, какой он подлец инегодяй. А мое-то положение! Всем будет известно, что Гек Финн помог негруосвободиться; и если я только увижу кого-нибудь из нашего города, то, верно, состыда готов буду сапоги ему лизать. Это уж всегда так бывает: сделает человекподлость, а отвечать за нее не хочет, – думает: пока этого никто не знает, таки стыдиться нечего. Вот и со мной так вышло. Чем больше я думал, тем сильнейменя грызла совесть, я чувствовал себя прямо-таки дрянью, последним негодяем иподлецом. И наконец меня осенило: ведь это, думаю, явное дело – рука провидениядля того и закатила мне такую оплеуху, чтобы я понял, что на небесах следят замоим поведением, и там уже известно, что я украл негра у бедной старушки,которая ничего плохого мне не сделала. Вот мне и показали, что есть такоевсевидящее око, оно не потерпит нечестивого поведения, а мигом положит емуконец. И как только я это понял, ноги у меня подкосились от страха. Ну, явсе-таки постарался найти себе какое-нибудь оправдание; думаю: ничему хорошемуменя не учили, значит, я уж не так виноват; но что-то твердило мне: «На то естьвоскресная школа, почему же ты в нее не ходил? Там бы тебя научили, что есликто поможет негру, то за это будет веки вечные гореть в аду».

Меня просто в дрожь бросило. И я уже совсем было решил:давай попробую помолюсь, чтобы мне сделаться не таким, как сейчас, а хорошиммальчиком, исправиться. И стал на колени. Только молитва не шла у меня с языка.Да и как же иначе? Нечего было и стараться скрыть это от бога. И от себя самоготоже. Я-то знал, почему у меня язык не поворачивается молиться. Потому что якривил душой, не по-честному поступал – вот почему. Притворялся, будто хочуисправиться, а в самом главном грехе не покаялся. Вслух говорил, будто я хочупоступить как надо, по совести, будто хочу пойти и написать хозяйке этогонегра, где он находится, а в глубине души знал, что все вру, и бог это тоже знает.Нельзя врать, когда молишься, – это я понял.