– Утром ей будет лучше, – прошептал он. – Должно быть, вы испытали огромное облегчение.

– Да, – сказала я.

Мария и Агнес достали херес, чтобы отпраздновать возвращение Шарлотты. Они торжествующе сдвинули бокалы, но я покачала головой, когда они предложили мне выпить. Мне хотелось испытать такое же простое и непосредственное облегчение, как будто я нашла любимое ожерелье, завалявшееся за комодом. Но для меня все было гораздо сложнее. Они не видели, как Шарлотта шарахалась и убегала от меня, как от самого дьявола.

Утром ей не стало лучше. Агнес принесла мне завтрак в постель, и я спросила, заходила ли она в комнату Шарлотты.

– Ей не очень хорошо, – ответила она. – Я ожидала, что зелье доктора даст ей проспаться до конца дня, но она проснулась.

– Она больна?

– Она перестала плакать, но у нее жар, который мне не нравится. Я открыла окно, чтобы немного проветрить, но ей сразу стало холодно, и она натянула одеяло до подбородка.

– Возможно, у нее лихорадка; это неудивительно, притом что ее целыми днями таскали по грязным улицам. Доктор Мид сегодня работает, но он обещал зайти позже.

Агнес кивнула, но я видела, что ей не по себе.

– Это все?

– Просто… – неуверенно начала она, – просто девочка все время спрашивает, где ее мама.

– Я поднимусь к ней сразу же после завтрака.

Агнес кивнула; мы обе делали вид, будто Шарлотта говорила обо мне. Я приступила к завтраку, и она ушла, тихо прикрыв за собой дверь. Шарлотта находилась совсем рядом; я могла поставить поднос на столик, надеть халат и за несколько секунд подняться к ней. Вместо этого я сидела, уставившись в пространство, пока яичница и кофе остывали на подносе.

Пока я одевалась, внизу застучал дверной молоток, и я услышала мужской голос, потом голос Агнес. Вскоре голоса стали настойчивыми и твердыми, а потом дверь закрылась – нет, захлопнулась с громким стуком. Секунду спустя на улице раздались мужские крики. Я думала, что это нищий или пьяница; иногда сельские мужланы проходили по Девоншир-стрит, нагруженные выпивкой после вечернего разгула в городе, но в восемь утра такого не случалось. Я надела халат и отправилась в гостиную посмотреть, что там такое.

Рыжеволосый брат Бесс изрыгал проклятия и непристойности на улице. Я совершенно забыла о нем и только сейчас вспомнила, что еще вчера он побывал в этой комнате. Он увидел меня в окне и направил на меня всю свою ярость.

– Эй вы, – завопил он. – Я хочу получить мои деньги!

Его голос прошел через стекло, как горячий нож через сливочное масло. У него под глазом красовался синяк, которого раньше не было, а на рассеченной губе запеклась кровь. Он явно побывал в драке после того, как покинул мой дом и вернулся обратно. С некоторым интересом я осознала, что совсем не боюсь его. Мысль о том, что он может ворваться в мой дом и угрожать мне, больше не приводила меня в панику. Я подумала, что если он силой вломится сюда, то мне придется убить его любыми подручными средствами: кочергой, ножом, даже бутылкой. Я была совершенно спокойна и задернула занавеску.

– Сука! – заорал он. – Верни мне мои деньги! Мы заключили сделку. Сто фунтов – и она твоя. Ты получила, что хотела, не так ли? Я хочу получить мою сотню, ты слышишь?

На миг все стихло, а потом что-то маленькое и твердое стукнулось в оконное стекло, и началась шумиха, как будто сразу несколько человек бросились задержать его. Нед… его звали Нед. Подумать только, как изменилось мое восприятие действительности за последние несколько дней; было так, словно тревоги и ужасы последних тридцати лет вдруг отлетели от меня, словно сапоги, брошенные в угол после долгой дневной прогулки. И это произошло не после возвращения Шарлотты, а когда она пропала. В каком-то смысле одна травма выжгла другую и запечатала ее так, как я не могла и надеяться.

Через некоторое время Нед вернулся. Он колотил в парадную дверь, а потом обошел вокруг дома, перепрыгнул через стену и принялся колотить в кухонную дверь. Мария погналась за ним с кухонным тесаком, словно комедийная героиня. Я посмотрела, как она потрясает тесаком и велит Неду держаться подальше, а потом пошла к Шарлотте. Я ожидала найти ее в таком же состоянии, как после ее возвращения домой, – расстроенной и зареванной, но вероятно, более смирной из-за микстуры доктора Мида. Но эта Шарлотта была еще хуже. Она была вялой и безучастной, с унылым взглядом, совершенно равнодушной к окружающему, в том числе и ко мне. Рядом с ее кроватью стоял детский стульчик, и я с большим неудобством опустилась на него, подобрав юбки.

– Тебе лучше? – поинтересовалась я.

Она была бледной, с фиолетовыми тенями под глазами, смотревшими в центр комнаты, как будто она видела что-то невыразимо скучное. Я подвинулась, и стульчик заскрипел под моим весом.

– Я так рада, что мистер Блур нашел тебя. Ты очень встревожила нас.

Шарлотта молчала, и даже с улицы не доносилось ни звука. Никаких пьяниц, выкрикивавших непристойности. Я гадала, слышала ли она крики Неда, и вообще, знала ли она о его существовании. Вероятно, она знала его, и он привел ее в ужас. Может быть, он сделал с ней что-то страшное: выбранил, ударил или хуже того. Доктор Мид должен был осмотреть ее на предмет синяков или кровоподтеков. Но есть невидимые кровоподтеки, которые находятся внутри… подумал ли он о такой возможности? По его словам, она не хотела говорить, где была и что там видела; воображаемые ужасы снова обступили меня, как будто я перелистывала журнальные страницы. Шарлотта, запертая в темном подвале без еды и воды; Шарлотта, сидящая в углу, пока Бесс и ее безликий любовник развратничают перед ней…

– Ты… кто-нибудь бил тебя?

Она казалась уснувшей, хотя ее глаза были открыты.

– Там был мужчина? Кто-то напугал тебя?

Ее руки были закинуты за голову. Агнес оказалась права: ее лоб блестел от пота, а корни волос были влажными.

– Хочешь немного поиграть? – Я огляделась по сторонам, но все ее книги и игрушки были надежно убраны.

– Или, может быть, я дам тебе урок?

Она не отвечала по-английски, и я сомневалась, что она ответит по-французски. Почему через шесть лет это не казалось мне более естественным? Когда она была толстощекой малышкой, то не отталкивала меня, и я тосковала по тому незамысловатому времени, когда кормилица приводила ее ко мне. Мне казалось, что удочерение пробудит во мне материнские чувства, научит меня материнству примерно так же, как учится плавать собака, брошенная в реку. Непринужденность, с которой Бесс ухаживала за Шарлоттой, блаженное потворство Амброзии ее детям и даже матери в церкви, которые возились со своими детьми, – все они были как пары колес в экипаже и вращались вместе друг с другом. Я понимала, что никогда не стану такой, даже если Шарлотта останется со мной до конца ее жизни.