– Я не заплатила ему и не собираюсь этого делать. Ваш друг, мистер Козак…

– Лайл? – Ее голос изменился, стал теплым и ласковым.

– Никогда не встречала человека, похожего на него. Он очень предан тебе.

– Знаете, вы произвели на него большое впечатление. Он сказал, что вы были похожи на тигрицу.

– Я? – Во мне шевельнулась гордость.

Она повернулась и положила белую руку на спинку скамьи, но по-прежнему не смотрела на меня.

– Как Шарлотта? Лайл сказал, что у нее лихорадка.

– Она отдыхает. Доктор Мид присматривает за ней; он говорит, что она испытала психический шок.

Мы кружили вокруг самой сути дела и дожидались, кто первой ухватится за нее. Она снова опустила голову, и локон темно-каштановых волос упал ей на щеку. Из-за высоких окон часовни доносились звуки детских голосов; во внутреннем дворе госпиталя мальчики занимались изготовлением канатов, окруженные соломенно-желтыми мотками бечевки. Девочек не было видно; скорее всего, они занимались шитьем в мастерских.

– Полагаю, ты хочешь знать, как мне стало известно о Шарлотте? – спросила я.

Она кивнула.

– Я услышала о ней от моей сестры.

Она резко посмотрела на меня.

– Не знала, что у вас есть сестра.

– Ты бы познакомилась с ней, если бы она не уехала провести зиму на севере. Но тогда, разумеется, все бы раскрылось. Она обычно посещает меня один-два раза в неделю. Ее зовут Амброзия. Это она видела тебя в госпитале в тот самый вечер и несколько месяцев раньше в городской таверне рядом с моим мужем.

Кончики ее ушей запылали. Какое-то время она сидела неподвижно, а потом сказала:

– Думаю, я помню ее. Она как-то странно смотрела на меня в тот вечер. Мне это показалось неуместным, но с другой стороны, все гости смотрели на нас как на диковинку. У нее было голубое перо в волосах.

– Вполне в духе Амброзии.

Еще одна пауза.

– Я хочу, чтобы вы знали… Хочу, чтобы вы поверили: я не знала, что он женат.

– Я верю тебе.

Возможно, она ожидала более сильного сопротивления. Ее плечи опустились, и она глубоко вздохнула.

– Я не хочу, чтобы вы думали, будто я любила его.

– Почему?

– Потому что… потому что этого не было. До того я встретилась с ним только один раз. А потом… – Она сглотнула. – После той ночи я больше никогда не видела его.

– Мне все равно, – сказала я и осознала, что это правда.

– А как вы узнали мое имя?

– Это снова Амброзия. Она последовала за тобой в своем экипаже.

Она как-то странно охнула, но потом я поняла, что это невольный смешок.

– Можно было подумать, что я замечу роскошную карету, ехавшую за мной! Но ей нужно было действовать быстро, чтобы забрать малышку уже на следующий день.

– Так оно и было. Она пришла ко мне той ночью, сразу же после того как выяснила, где ты живешь и кто ты такая. Я знала, что Дэниэл увлекается другими женщинами, так что само по себе это не было для меня потрясением. Но когда она сказала мне, что у него есть ребенок… живой, дышащий ребенок… Когда она объяснила, как выглядит памятка, я поняла, что это правда, потому что другая половина хранилась у меня.

Тогда Бесс улыбнулась.

– Похоже на Шарлотту, да? Половина от меня и половина от вас. Кстати, о памятке… – Она стала шарить под плащом и достала что-то, зажатое в кулаке. Она протянула это мне и уронила в мою перчатку. – Я хотела отдать вам это.

Это была моя половина медальона с буквой «Д», вырезанной наклонным почерком Дэниэла.

– Это не мое, чтобы оставлять себе, – добавила она.

Я закрыла ладонь и крепко сжала медальон.

– Миссис Каллард…

– Пожалуйста, дай мне сказать. – Мой голос звучал хрипло; чувства одолевали меня, и я старалась удержать их в себе. – Я никогда не хотела быть матерью. Ребенок был дан мне судьбой, а не Богом.

Она стояла неподвижно, и ее темные глаза – глаза Шарлотты – были очень серьезными.

– Я где-то читала, что быть хорошими родителями значит подготовить вашего ребенка к расставанию с вами и к уходу в большой мир. – Я сглотнула и стиснула медальон, чувствуя, как мое собственное сердце сжалось в груди и слезы обожгли мне глаза. – Не могу сказать, что я была хорошей матерью. Но я думаю… Я думаю, что Шарлотта готова покинуть мой дом.

За воротами я достала сложенную карту из нагрудного кармана. Бумага подрагивала у меня в руках, и я обозначила свой маршрут пальцем, глядя вперед, на пустую аллею. День был солнечным и холодным; по нему проплывали редкие облачка, и редкие коровы паслись на окрестных полях. Пыльная дорога с зелеными просторами по обе стороны вызывала очень странное чувство: я была незащищенной и одновременно незаметной. Я прошла вдоль стены из сухой каменной кладки, снова миновала участки под застройку и конюшенные подворья, где грумы в ливреях расхаживали по дорожкам с седлами и щетками для лошадей, и никто из них не замечал меня. Я немного постояла там, где мой экипаж каждое воскресенье поворачивал направо, направляясь на запад. Потом я повернула налево и пошла по узкой улице с маленькими таунхаусами, где дорога была достаточно широкой для двуколки, но не для кареты и выходила на более широкую дорогу к скромной часовне. Там было немного людей: няни в кружевных чепцах со своими подопечными и возчики с узлами и пакетами. Метельщик, проходивший мимо, оперся на метлу, чтобы перевести дух. Никто не обращал на меня ни малейшего внимания, пока я шла на юг к просторной зеленой площади, обсаженной молодыми деревьями. Слева приближался кучер, погонявший лошадей, и я отпрянула под дерево, когда колеса простучали мимо, на секунду закрыв глаза, чтобы не видеть их. Я крепко держала карту в руке и снова развернула ее, чтобы уточнить свое местоположение. Дома на площади были похожи на мой, но с маленькими железными балконами на втором этаже и тремя узкими окнами на верхних этажах вместо двух широких. Я прошла по тропинке к юго-восточному углу площади и пересекла пыльную дорогу, чтобы рассмотреть пронумерованные двери; оказалось, что мне нужна зеленая, с белым кирпичным узором вокруг нее. В дверной фрамуге были две трости, перекрещенные в центре.

Я поднялась на крыльцо и постучала. Секунду спустя дверь распахнулась, и хозяин задохнулся от изумления, увидев меня.

– Добрый день, доктор Мид, – сказала я и обогнула его, чтобы войти в прихожую, закрыв дверь за собой. Там было тихо и сумрачно; на улице проехала еще одна карета, и где-то далеко залаяла собака. Доктор был в рубашке, и на его шее, где он поправлял воротничок, виднелось чернильное пятно. От него пахло мылом, шерстью и чем-то еще, не похожим ни на что остальное, – возможно, это был запах его кожи.