когда-нибудь пламень твою печь? Все та же ли наша старая керосинка верно тебе служит? Прежние ли в комнате обои? Не обижаешь ли ты мою лошадь257 и такими ли грустными глазами, как и прежде, она смотрит со своей окантовки, вспоминая хозяина? Как твои ручки, родная? Не мерзнешь ли? Есть у меня к тебе тысяча вопросов!

Только что получил Манечкино письмо от 28/XII. Меня всегда приятно удивляет бодрость, которой веет от твоих писем, дорогая Манюша. Радуюсь, что к числу поздравлений своевременно прибавилось и мое. Ты очень хорошо сказала, что для нас Новый год может и не совпасть с обычной датой: будет у нас легко и светло на душе – вот и Новый год. Чья это вещь «Александр Пушкин»? Где ее ставят? В Александринке? Было и у меня некогда намерение заняться И. И. Пущиным, тогда пришлось бы и Пушкина коснуться. Еще никто не сказал о Пущине нужных слов и многие другие фигуры незаслуженно заслонили и как-то оттеснили его образ на второй план. По своей душевной одаренности он превосходил своего великого друга, а литературный талант Пущина принесен им был в жертву общественной деятельности и о нем можно лишь догадываться по его письмам да воспоминаниям.

Пущинский элемент во внутреннем мире Пушкина еще не выявлен, а думается, он не уступит Чаадаевскому.

Целую крепко, родной Манек. Еще раз желаю в связи с днем рождения и Новым годом (и вне связи с датами) здоровья, бодрости и счастья.

С.

Отсылаю письмо 30/I. Нового за минувшую неделю ничего, т. к. писем от вас не было. Нежно горячо вас целую. С.

Отправляю 14/II. Залежалось. Простите за канитель. Все время думаю о Коиньке, позади ли уже ее неуспехи. Может быть, нужны радикальные выводы из всей этой истории?

№ 388. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

6.II.50 г.

Родная,

ты, конечно, тревожишься, давно не получая моих писем, и это коротенькое не утолит твоего беспокойства. Так получилось, что еще 24/I написал тебе обстоятельное письмо с философскими раздумьями, но не отослал. Оно твое и ты его получишь, а пока пишу наспех несколько слов, чтобы ты знала о моем существовании, чтобы тебя согревало мое душевное тепло. Должен признаться, вспоминая отрезок моей жизни десять-пятнадцать лет назад, я ловлю себя на мысли о том, что молодость, пожалуй, лучший товарищ, чем зрелость. Дело в том, что физическая основа, эта примитивная жизненная сила, является не только движущей силой, но и условием жизни вообще. Зрелость же только тогда может воспользоваться своими преимуществами, когда имеется эта нерастраченная простая сила, это условие. Но нам не дано выбирать своих друзей и надо быть благодарным друзьям не за действенность дружбы, а за верность. Все это я написал в оправдание своего состояния, которое не дает мне возможности жить в том душевном напряжении, которое плодоносит. Как раз сейчас я читал на украинском языке стихи очень культурного и задушевного поэта М. Рыльского, который пишет (перевожу)

Когда в груди моей тревога

То потухает, то горит,

Когда потеряна дорога,

А страсть устами шевелит;

Когда душа моя хлопочет,

Как белый парус на челне,

Тогда рука моя не хочет, —

Перо не пишет песен мне.

Но в тихий час, когда покоя

В душе струится ясный ток,

Тогда, тогда я вновь с тобою,

Бумаги девственный листок258.

Вот в нем-то и дело, в ясном потоке душевного покоя.

А тревоги, вернее боли, много. Я все понимаю, родная, я разделяю всю твою скорбь за то, что потеряно, и за то, что может быть невозвратимо потеряно, хотя встреча наша впереди и мы еще раз найдем друг в друге новое и радующее, ибо мы не только любим, но и полюбим друг друга. Мне все понятно, но сейчас промолчим о наших утратах. Родная, всегда неизменно думаю о тебе, ты все содержание моей жизни. И скажу тебе, заканчивая это беглое письмецо, то, что говорил, когда ты пришла ко мне перед отъездом: пока ты будешь жива и здорова, я буду жив и здоров.

Нежно целую, люблю всей душой.

Саня.

Манюша, не написал, мне совестно, но всегда – я с тобой, моя родная и никем не заменимая.

С.

Сегодня получил Коинькино письмо от 15.I и Манюши от 12.I.

Узнал о Коинькиных неуспехах. Тревожно и больно. Преходяще ли это? Не лучше ли для ее здоровья переменить работу и климат? Подумай.

№ 389. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

6.III.50 г.

Родная деточка, последняя полученная от тебя весть уже имеет пятинедельную давность – это было письмо, в котором выдержка из бунинского романа (правда, очень художественный отрывок) украла у меня целую страницу. Уж не хочешь ли ты поссорить меня с Буниным?

Грустно, что довольно давно не имею от вас известий, но с другой стороны, не хочу быть перед вами в преимуществе: сам давно не писал. С будущего воскресенья стану исправней.

В моем образе жизни нет видимых перемен: может, оно и к лучшему, от добра добра не ищут. Я здоров, занимаюсь с интересом медициной, да едва поспеваю взглядом за тем, как роется в вечной книге небрежный ветер: куда там страницы, была бы книга цела. Кстати, стихи Омара Хайяма вышли недавно в новых переводах (в том числе и в переводе Тхоржевского), где-то в таинственном издательстве. Там же изданы еще интереснейшие сборники (Саади?). В Москве вышли «Четверостишия» Бо-Цзюйи, поэта древнего Китая. Справьтесь, пожалуйста, в магазинах, у букинистов. Рад буду, если пришлете и уже волнуюсь за судьбу бандеролей: хирургии, Гёте (тронут и обрадован), Сервантеса получил, а вот Бальзака и очень мне нужного медицинского справочника так и не получил. Справьтесь на почте?

Ты просишь совета, высылать ли деньги Сонечке. Думаю, что немного следует, как-никак она стипендии не получает. Если есть возможность, переведите ей единовременно сумму месячной стипендии студента первого курса. Только не вводите это в правило, а когда надо будет, она попросит сама.

Я уже писал, что при помощи досуга и жалких следов вдохновения («одна-две единицы в поле зрения») перевожу М. Рыльского на русский язык. В следующем письме, вероятно, что-нибудь уже и пошлю. Не знаю, как переводы, а стихи понравятся.

Помните, родные, что непрерывно, всегда думаю и беспокоюсь о вас, и не забывайте меня своим добрым словом.

Ваш Саня.