не имею от тебя (ни от Манечки) никаких писем. Последнее от 15.V. Мне особенно нужно было иметь письма, после того как я узнал о бывших у Коиньки осложнениях в ее здоровье. Это было самое тяжелое, что мне пришлось (и приходится) пережить. Следует иногда пренебречь чувством инерции и смело изменить условия работы и климата, если это требуется для спасения основного – здоровья. Я ничего не советую, кроме того, что прошу со всем вниманием и решимостью продумать положение Коиньки. Выправилось ли ее здоровье? Как велика была серьезность заболевания? С тревогой и нетерпением жду твоих сообщений.

Думаю о тебе постоянно. «Открыл» чудесного поэта М. Рыльского, переводом которого на русский язык (с украинского) занимаюсь по мере возможности. Поэт высокой культуры и подлинного вдохновения. Вспоминаю, как в Риге, войдя в музей, мы вдруг увидели неизвестного для нас Серова, Левитана, передвижников – оказалось, что у них были способные и добросовестные ученики в Латвии. Так и сейчас я увидел Блока, Гумилева, Кузьмина, Мандельштама в лице их талантливого и тонкого последователя и современника. Пришлю тебе переводы. Крепко и нежно целую. Люблю.

Саня.

№ 396. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

Родная, получил книги – Сонеты Шекспира в переводе Маршака, а также Низами и еще одного поэта Востока, уже современного. Это для меня большая радость. Сонеты Шекспира я проглотил сразу все, «не переводя дыхания», Низами еще не читал – предвкушаю наслаждение. Перелистывая «Сонеты», неожиданно встретился с сонетом «Любовь над бурей поднятый маяк, немеркнущий ни в мраке, ни в тумане». Как дорог был мне родной голос так ясно, так слышно сказавший мне эти слова. Среди сонетов – из них меня взволновал каждый – я обратил внимание еще на один, созвучный моим мыслям. Это семьдесят четвертый сонет, где Шекспир пишет, что памятником ему будут его строчки:

Ты вновь и вновь найдешь в моих стихах

Все что во мне тебе принадлежало…

С тобою будет лучшее во мне.

А смерть возьмет от жизни быстротечной,

Осадок остающийся на дне…

Ей – черепки разбитого ковша.

Тебе – мое вино, моя душа».

Я не подозревал о существовании этого сонета, когда прочел новеллу Минковского «Дыхание жизни» – она развивает эту мысль в мировоззрение. Об этом небезынтересно было бы поговорить, но отложу разговор до одного из следующих писем. Я перевел для тебя с десяток стихотворений М. Рыльского. В них (в моих переводах) как раз заключено «лучшее что есть во мне и что тебе принадлежит», ты в них почувствуешь мою душу. Я и выражу свою любовь в строчках, правда чужих, но облученных и моим душевным светом.

***

Снег шел бесшелестно и плавно,

Туманно таяли огни,

И дальний звон стоял так странно

Средь непонятной тишины.

Мы рядом шли, и мы молчали,

Ты вся заснежена была,

Снежинки рдели и мерцали

Над грустью тихого чела,

И люди мглою проплывали,

Скрывались, гасли, как во тьме,

Мы шли и рубежа не знали

В вечерней снежной тишине.

***

На поле голубеет снег

И неприметно тает,

Луч солнца птицею протек

И отгорел в тумане.

Вечерний час обнимет нас,

Весна в сердца заглянет,

Счастливый час, вечерний час,

Снег неприметно тает.

Ты слышишь, где-то ключ звенит

Подснежными струями?

Когда б до утра нам дожить

С веселыми сердцами,

Мы в рощу б поутру пошли,

Где сон последний нежен

В объятья золотистой мглы

В туманную безбрежность.

***

Запахла осень прелым табаком,

Да яблоками, да сквозным туманом.

И свежи астры на песке румяном —

Пестреют за распахнутым окном.

Кузнечик в травах, как зеленый гном,

Заводит скрипку. И нужна ль весна нам,

Когда мы зрелы и степенны станем

И мудрость голову оденет серебром.

Возьми мешок и дом родной покинь

Улейся трезвой тишиной глубин

В опушках, где медово спеют дыни,

Исполнись чистотой и простотой

И, попирая бархат золотой,

Забудь пределы сумрачной гордыни.

***

По мосту, над тихою водою,

Ты прошла. Снег пал и изнемог.

Вяло вербы веяли весною,

Ветер завывал в пустынный рог.

Очи пламенели словно свечки,

Нелюдскую грусть несла, тугу259,

А следы ложились так по-детски.

На сыром разрыхленном снегу.

Сиротливо вилась волосинка,

Шаль белела, плакала во мгле.

И казалось: плавится снежинка

Почиет снежинка на земле.

***

Не ясноокий образ Беатриче

И не гетеры мутный пьяный взор

Меня томит и неустанно кличет

В даль темную, на золотой простор.

Нет, скромное лицо в косынке белой.

Худые ручки, золото ресниц

И голос полудетский и несмелый

В моей душе виденьем пронеслись.

И ночь, что первая нам сталася последней,

И слово первое значимей всех других,

Что я в саду под ветровое пенье

Впервые внял и в первый раз постиг.

***

Я утомился от экзотики

От мастерства словесных дел,

А вербы пухом блещут котиковым

И пруд холодный посинел.

Пускай я счастья не нашел того,

Его весна несет тонка

И держит свечку воска желтого

Ее узорная рука.

Еще оснеженною лапою

Весна на груди налегла,

А свечка капает и капает

Над грустью белою села.

***

Пусть хоть во сне Венецьи воды

И мрамор лестниц и колонн,

Блеск красоты, былого годы

И злато тусклое мадонн,

В одеждах белых Дездемона

Стоит на сходнях у горы

И на челе ее корона

Из роз темнеющей зари.

Полощет водная дорога,

Рябится в золотом огне.

И Марка голуби святого

Уснули в синей вышине.

Простерла руки ты, лилея,

И воин черный к ним приник,

Что в белых снах души лелеем

Пребыл в ней, пропылав на миг.

Пусть сон вы – дальние