– Интуиция противоположна науке, – сказал он, но, прежде чем уйти, долго изучающе смотрел на меня, словно давая понять, что, возможно, собирается обдумать эту проблему.

Птицы к тому времени уже завершили рабочий день, очаровав телеведущую. Миша, кстати, тоже был очарователен – возможно, из-за голоса телезвезды, глубокого, с хрипотцой, такой заворожил бы даже пень.

Отпирая дверь темного Хантингтон-холла, я делаю мысленную пометку: не забыть заплатить самой себе за дополнительный час работы, обычный, не сверхурочный, – я практичная, но не жадная. Войдя внутрь, я замираю – коридор чуть вибрирует от таинственного ночного мерцания, такое в каждом ужастике происходит. Трой обожал фильмы ужасов, мы с ним сидели на огромном белом диване его матери, словно прибывшем из фильма ужасов, и Трою нравилось, когда я в особо страшные моменты утыкалась ему в грудь. В этих фильмах почему-то именно девушек убивают как-то особенно жутко, и они почти всегда полуголые и липкие от крови, но только не грудь – она всегда красивая и очень чистая, и в таких местах полагается смеяться, Трой всегда говорил, что это же обхохотаться, девчонка же сама напросилась – открыла дверь, отодвинула занавеску в душе, откинула покрывало, вот и получай, – но иногда от хохота Троя мне становилось не по себе. Если его родителей не было дома, мы принимались кувыркаться прямо там, на подобранном в тон дивану белом ковре, когда по экрану еще ползли титры, и в тех случаях секс мне совсем не нравился. Нет, я любила секс, считала, что одариваю Троя чем-то особенным, чем могу одарить только я, но после киношных ужасов мне было не по себе, и он был какой-то другой, и, честно говоря, от вида моих расчлененных ровесниц желание заниматься любовью у меня пропадало. Впрочем, моего мнения Трой не спрашивал, и секс после ужастиков был ни капли не похож на то, чем могу его одарить только я. Дона-Лин как-то сказала, что теперь положено спрашивать разрешения на секс, но ей никто не поверил. «Клянусь вам, девки, ведь двадцать первый век на дворе, и парень обязан спросить, хочешь ты или нет».

Здание ночью издает неясные звуки – может, трубы, или бойлер, или старые замки, а то и психопат, рыщущий в поисках жертвы, чтобы совершить свое сексуальное насилие. Стук моих шагов громкий, но неуверенный, тускло светящаяся надпись «ВЫХОД» призрачно зависла в воздухе. Мне страшно дожидаться лифта, и я поднимаюсь по лестнице пешком, но это оказывается еще страшнее. Дышу я все громче и с каждой ступенькой трясусь все сильнее, но наконец-то вот она, нужная дверь, я достаю ключ и с леденящим душу скрежетом вставляю его в замок.

Это звуки тюрьмы.

Но вот я в тишине и покое Птичьей гостиной, тут мое место, и я рада очутиться здесь, пусть в семь утра и вставать. В тюрьме перекличка в шесть, так что я привыкла к раннему подъему даже после беспокойной ночи.

Олли уже шуршит в своей накрытой клетке. Остальные спят, но Олли всегда просыпается первым. Мой хороший. Я включаю небольшой светильник, надеясь не разбудить остальных птиц.

– Привет, милая, – скрипит Олли.

У других попугаев сквозит легкий русский акцент, особенно в звонком «Л», но Олли говорит как картофельный фермер из Северного Мэна. Приподняв накидку, я вижу, что с ним все в порядке.

– Привет, милая.

Это обращение он перенял у Боба и Алана и «милой» называет всех. Представьте себе, что всех когда-либо живших людей называли «милыми» и никак иначе. Саддама Хусейна, Муссолини, Аттилу. Поневоле задумаешься о ходе истории.

– Баиньки, Олли, – шепчу я, снова накрывая клетку.

Для очистки совести я заглядываю к Шарлотте и ковбоям, ощущая себя надзирательницей, проверяющей заключенных. Все в полном порядке.

Миша отвечает после первого гудка.

– Все хорошо в птичьей стране, – негромко говорю я. – Как и в прошлый раз.

– С какой птицей? – спрашивает он.

Я слышу, как льется вода, звякает стакан.

– Со всеми.

– Насколько вялая?

– Что?

Я слышу далекий женский голос, снова звон, снова льется жидкость.

– Вайолет, – говорит Миша тоном рассерженного босса, – вы извлекли ее из клетки?

– Кого? Шарлотту?

– Ладно. Не трогайте ее.

– Она спит, – ничего не понимая, говорю я. – Зачем мне ее трогать?

– Да, хорошо, да. – И он отключается.

– Батюшки, подумать только! – верещит из-под покрывала Олли.

– Твой учитель сошел с ума.

Я снова поднимаю покрывало и распахиваю дверцу, Олли тут же перебирается мне на плечо.

– Папочка не разрешает тебя трогать, – шепчу я, – а мамочка говорит, что можно.

Я целую его в клюв и, чтобы не потревожить остальных, перехожу в Комнату для наблюдений. Мне уже все равно не заснуть, Олли не спит, а ему так не хватает внимания, поэтому вот.

– Красиво здесь ночью, малыш Олли, – глядя в окно на пустой кампус, говорю я.

В сиянии полной луны деревья отбрасывают длинные жутковатые тени. Кампус расположен в самом сердце жилого района, полного всякой мешанины, трехэтажные здания зажаты между массивными строениями Викторианской эпохи с круговыми террасами. Здания университетского городка тут будто пришельцы с другой планеты.

– Мои куриные мозги! – радуется Олли.

Этой шутке его научила одна студентка, и Миша уволил ее за неуважение к птицам. Я пересаживаю Олли на насест, чтобы поговорить с ним лицом к лицу. Он склоняет голову, так ему лучше видно.

– Мозги у тебя не куриные, – говорю я. – Ты мой самый умный, самый милый мальчик.

– Вот именно! – вскрикивает Олли. – Вот именно!

Мой смех громким эхом разносится в пустой комнате – как тут сдержаться? Четыре месяца назад меня освободили из тюрьмы, а теперь уже август. Ночи холоднее, у меня есть работа, я дружу с Харриет и с Фрэнком и знаю, что такое «взаимное исключение».

Я сажусь на пол, прикрываю глаза и пою для Олли «В саду», куплет за куплетом. Он пытается подпевать, но потом решает просто слушать. Не помню, была ли я когда-либо счастливее.

Но Он велит мне уйти,

Через голос горя

Его голос зове-е-ет…

– Вайолет.

Я резко умолкаю, решив, что Шарлотта выбралась из клетки и как-то открыла дверь, в ее случае я ничего не исключаю, но это Миша. Он подходит, протягивает руку, мягко берет Олли и относит его в Птичью гостиную.

Я иду за ним, но не знаю, что сказать. Я сделала что-то не так? Или так? Кажется, я понимаю, что происходит. Наверное, это из-за жены он по телефону нес чушь и позвонил мне среди ночи не для того, чтобы проверить птиц, а чтобы мы оба оказались здесь, но я молчу –