свое стихотворение. Не потому что Истукан испоганил его, хотя все так и есть, а потому что она никогда не хранила написанное в Книжном клубе. Дома она прочтет его еще раз, а потом порвет листок и выбросит. Как можно дать своим стихам дышать на Воле, если другие стихи заперты вместе с их авторами?

Она сбросила скорость, остановилась, в последний раз оглядела поле, вдохнула его запахи, один раз за себя, второй – за них.

Глава 24

Вайолет

После стычки с болваном Мейсоном лабораторный халат превратился в мою суперсилу. Разумеется, Миша поверил мне, а не ему, и теперь студенты относятся ко мне с опаской. Мой статус сотрудника на полную ставку, не говоря уже о должности, означает, что со мной следует считаться.

Фрэнк уверен, что повышение – это хорошо, однако Харриет никак не уймется и все рассуждает, что это только временная должность. По правде говоря, после трех месяцев в лаборатории я хочу остаться на этой должности до конца дней.

Сегодня Фрэнк заехал за мной после работы, и сейчас мы втроем, я, Фрэнк и Харриет, едем на Кейп-Элизабет, чтобы поесть в какой-то прибрежной забегаловке омаров – Фрэнк угощает. Мы устраиваемся на невысоком утесе за шатким столиком и восхищенно смотрим на прибой. Когда мы решаем взять на десерт мороженое, Харриет оборачивается ко мне:

– Как обычно?

О, эти два слова!

Харриет выбирает фисташковое, Фрэнк тоже. Похоже, эти двое встречаются или пытаются это делать, и моя компания для них что-то типа способа побыть вместе. Наверное, странно встречаться с кем-то, когда ты немолод, – да и когда молод, тоже вполне себе странно. После мороженого Фрэнк везет нас на самый мыс, и мы с час бродим по берегу, и вокруг никого, кроме нас и нескольких туристов, птиц, мельтешащих над головой, и человека с большой сонной собакой, которая решает изъясниться в любви к Фрэнку. Перед тем как полностью гаснет день, небо приобретает какой-то невероятный лиловый оттенок.

Я выросла на реке, и, если честно, океан меня пугает, но с Харриет и Фрэнком я чувствую себя в безопасности. Вот в обществе Миши меня накрывает состояние, противоположное чувству безопасности, но для меня эти два ощущения как два полюса счастья.

Фрэнк теперь тоже записан у меня в телефоне. Контакт номер пять, после Харриет, Софи, Миши и миссис Роча. Харриет считает, что нельзя срываться по первому зову начальника, но мне нравится быть нужной, и Фрэнк со мной солидарен – мол, с этим не поспоришь.

Фрэнк высаживает меня первой. Я машу им на прощанье, сейчас они как две тени на передних сиденьях в машине, и эта картинка уносит меня: вспоминаются мама с папой, куда-то уезжающие, – как я думаю, на свидание, – головы их наклонены друг к дружке, они разговаривают. Это даже не воспоминание, а знание, предшествующее воспоминанию, – знание, что у меня были мама и папа и они любили друг друга.

С этим знанием я засыпаю спокойным, легким сном, пока среди ночи не звонит телефон.

– Вайолет, – говорит Миша, – надо проверить птиц.

– Сейчас?

Я никак не могу проснуться, немного одуревшая, застрявшая меж двух миров – сна и реальности.

– Вы думаете, я звоню в этот час, потому что хочу, чтобы вы проверили их на следующей неделе?

Я щелкаю ночником, и шаль, подарок миссис Роча, оживает красками.

– Но что случилось?

– Я что-то чувствую. Вам недалеко, сходите, пожалуйста.

Миша живет в Фалмут-Форсайд, на машине оттуда в ночное время минут десять, но я об этом не упоминаю. А встаю, умываюсь, одеваюсь и топаю вниз по холму к университету. Портленда я больше не боюсь, но не скажу, что люблю ходить по улицам ночью. Миша сказал, что надо, вот я и иду, не чувствуя никакой тревоги, а чувствую связь с ним, и тело словно наполняется драгоценностями, которые сияют при каждом моем движении. А еще, само собой, из-за него я превращаюсь в беспомощную дурищу, в голове которой крутятся вот такие вот глупости про сияющие драгоценности.

В науке есть такая штука, называется «взаимное исключение», например, когда дети учатся говорить, они не могут связать с одним предметом два слова. Котенок – только котенок, но не кошка. Камень – это камень, но не булыжник. Однажды Трой привел друга, металлиста-дармоеда, которого тоже звали Трой, в дом к своим родственникам, где была маленькая девочка, и она устроила истерику по полной программе. «Ты не Трой!» – кричала она второму Трою, и ее личико эльфа наливалось красным от возмущения. В конце концов дети со временем разбираются, что к чему, и птицы иногда тоже, но только не Олли, который никак не хочет выучить, что красный кубик называют или «красным», или «кубиком», в зависимости от вопроса.

Другими словами, незадачливого и не шибко умного Олли я люблю больше всех. Он знает то, что знает, и с этого его не свернуть. Он никогда не постигнет это самое «взаимное исключение», сколько бы ни прожил, зато он целыми днями развлекает меня своей болтовней и постоянно смешит. А с другой стороны, Олли настоящий Эйнштейн по сравнению, скажем, с чихуахуа, просто он живет в тени двух очень способных птиц и одной самой настоящей суперзвезды. На прошлой неделе в лабораторию приходила знаменитость с местного ТВ, я сама организовала этот визит, так Миша оставил бедного Олли в Птичьей гостиной, даже не представил его гостям.

– Миша, вы обижаете Олли, – сказала я, когда телеведущая, в куцей юбке и с ярко-малиновыми губами, удалилась.

Мы остались одни в Комнате для наблюдений, и Миша взирал на меня одним из тех своих замораживающих время взглядов – загадочным, сосредоточенным и приводящим в сильное замешательство.

– Вайолет, нельзя идти в науку, – сказал он, – если не хочешь иметь дело с бактериями. У бактерий нет индивидуальности. С этим даже вам придется согласиться.

Такие слова можно вполне счесть за скрытое оскорбление, адресованное той, кто окончил лишь школу, кто не имеет никаких рекомендаций, одни лишь склонности. Но если взглянуть с другой стороны, эти же слова могут означать, что он ценит в человеке доброе сердце.

Я все время напоминаю себе, что он предпочитает меня Софи, а ведь та учится в магистратуре.

– И не называйте его Олли.

– Но ему нравится.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, и все.

– Вы провели тщательные наблюдения, сформулировали гипотезу, разработали эксперимент, проанализировали его результаты?

– Нет.

– Тогда откуда вы знаете?

– Оттуда же, откуда я знаю, что Олли ваш любимец.

– Оливер ни на что не годен.

– И