здесь. Андрей знал про изменения, которые происходили с его внешним видом в силу старения, но, крайне редко смотря на себя в зеркало, он и этот признак все увеличивающейся массы минувшего времени оставлял без внимания. Он не отмечал никаких серьезных сдвигов в своем самочувствии, и, испытывая иногда ощущение, будто его тело немного поизносилось, останавливался на мысли, что это ощущение вырастало из единственного сумрачного представления о неизбежном приходе дряхлости. Андрей все равно привык пренебрежительно относиться ко всем ключевым фактам своей биографии, просто к имени, месту рождения и формальной профессии теперь добавился возраст. С другой стороны, выдворяя из сознания число прожитых лет, он сталкивался с трудностями в планировании работы на долгосрочную перспективу, потому как хуже понимал, сколько времени он еще сможет проработать, прежде чем у него всерьез проявятся проблемы со зрением, начнет ослабевать ум, рука перестанет быть способной к точным движениям. А о возможном финале своего творчества Андрей думал нередко.

Пока он не мог сказать, успеет ли претворить в жизнь все свои задумки, или, наоборот, исчерпает их раньше, чем начнет угрожать приближающаяся возрастная слабость. Понимал, что, если в определенный момент он, пусть и ненадолго, вернется к эмоциональной жизни, его быстро захлестнет волна новых идей, не похожих на все предыдущие. Никакая эмоциональная жизнь уже не могла быть доступна ему в будущем, с наступлением старости, а сейчас, становясь слушателем разных сцен, которые разворачивались иногда на первом этаже, он еще оставался открыт переживаниям, словно будучи готовым стать участником этих событий, пусть для полноценного своего вливания в них ему пришлось бы отринуть неимоверно много владевших им смыслов. Андрей воображал иногда, как он сам повел бы себя в наиболее сложных ситуациях, которые имели здесь место – пребывая при этом в максимальном напряжении нервов, с беззащитной восприимчивостью и предрасположенностью придавать значение каждому невпопад сказанному слову, каждому неловкому взгляду. Андрей полагал, что такие свойства непременно были бы присущи ему, будь он безуспешно и с самых молодых лет одержим жаждой получить признание и будь охвачен острейшим чувством неустроенности. Сколькими тогда сумбурными романами, сомнительными знакомствами, непотребными делами он насытил бы свою биографию, можно было только гадать.

Прошло немного времени, прежде чем он отметил, что, начав невольно перебирать разные фантастические варианты собственного прошлого, он с меньшим пристрастием стал относиться к воспоминаниям о реальных событиях, участником которых ему приводилось быть. Они будто опреснились. И Андрей больше не ассоциировал их с общей картиной своей жизни, актуальной на момент, когда конкретное событие происходило. Именно себя образца прошлой жизни он видел менее всего вписывающимся в логику отношений, которые были присущи людям, знакомым ему когда‑то. Если все‑таки в его голове складывались объяснения давних неоднозначных действий, объяснения эти носили самый поверхностный, самый однообразный характер. Гораздо чаще он, прежний, виделся себе сегодняшнему лишь чужим миражом, который говорил и двигался, подчиняясь сугубо воле случая, как, подчиняясь сугубо воле случая, брошенный шарик попадает на один или другой сектор рулетки.

Среди прочего Андрей припомнил фрагмент важных переговоров руководства фирмы, в которой он числился, с ее ближайшими компаньонами. Незадолго до собрания один из директоров его организации необоснованно настропалил одного своего коллегу против участников встречи, в результате чего тот вскоре после начала совещания допустил по отношению к ним много жесткой, почти уничижительной риторики. Андрей помнил, что он вмешался первым, сбив пыл коллеги высказываниями, которыми неосторожно и довольно едко прошелся по части его худших личностных качеств. Представителей второй стороны переговоров такое развитие событий только позабавило: направленную в их адрес критику они будто не восприняли вовсе, зато с удовольствием послушали, как третируют ее автора. Другие участники встречи пытались затем придать собранию здравый ход, но, единожды разлаженные, переговоры не дали результата, даже когда присутствовавшие стали выказывать друг другу одобрение. Все будто растеряли четкое видение договоренностей, ради которых затевалась встреча. Эти неудачные переговоры каждому их участнику запомнились нелицеприятной тирадой по отношению к коллеге, которую позволил себе человек, тогда еще имевший иное имя, нежели Андрей. В результате к нему только сильнее пристал ярлык зарвавшегося сынка одного богатого проходимца.

Где оно теперь было, сие нетерпимое к нему племя… Скорее всего, разбрелось по укромным уголкам мировой сети корпораций. Он мог вспомнить столько персон разной степени фактурности, разной степени банальности. Их неровные способности и амбиции легко могли найти им более-менее удобоваримые места, на которых они без вопросов должны были свыкнуться провести остаток своей активной карьеры. Часть наверняка успела целиком исчерпать силы жертвовать собой ради достижения эфемерных целей, не утратив стойкой приверженности любимому делу. Часть не сохранила и ее, отдав себя во власть разных обывательских радостей. Непременно оставались и те, кто по-прежнему с пылкой готовностью давал манипулировать собой под аккомпанемент броских, типовых призывов к действию. Годы подгонки ранних идеалистических претензий под усвоенную с возрастом непримиримую жизненную логику должны были сделать из них ноющих, неповоротливых скряг, но все же разнообразие иллюзий, творимых человеческим обществом, не могло не сохранить в них отдельные положительные черты характера, которые оставляли им шансы, что они еще будут востребованы в часы коллективных увеселений. Иногда они находили общность с людьми, кого раньше вообще не видели около себя – когда малейшие предчувствия надвигающегося одиночества начинали передавать трепет их нервам. Андрей не испытывал и толики злорадства, воображая, как отдельные, неудобные ему в прошлом люди могли разменять самые дерзкие устремления на пустые, но бесспорные в глазах большинства признаки благополучия. Одновременно Андрей был доволен, что не видел их в таком положении. Пусть они довели бы себя до предела, став живыми памятниками своим собственным уникальным делам, – Андрей не отказался бы стать свидетелем достижения ими такого статуса. Однако, по всем предпосылкам, в реальности все было иначе. Одни вполне могли иметь сейчас громкую должность или признанные всеми достижения, но ничего из этого не могло гарантировать, что они были полностью удовлетворены пройденным путем. Они могли сохранять максимальную активность, но стать донельзя ленивыми в развитии своих взглядов на жизнь. Пересади их из кожаных кресел фешенебельных кабинетов, к которым они привыкли, в простецкие изношенные кресла захудалых офисов, ни у кого не возникло бы мысли выделить их среди любых среднестатистических людей поблизости. Выражаемая яркими, красноречивыми фразами бравада, которой они обычно обозначали свое высокое положение, после такой перемены обстановки показалась бы окружающим не более чем потешным позерством.

Андрей не исключал, что ошибался, что из специфики отношений между людьми, знакомым ему по прошлой жизни, нельзя было вывести их сегодняшнее состояние. И пусть в этом плане