что он не реализует свои способности – сигналов об этом станет много, это может привести к неврозу, а то и депрессии. Ради психического комфорта внутреннее я может внушить человеку привязанность к любому способу действий, который будет интерпретирован внутренним я как полезный для достижения состояния самоутверждения. Сами понимаете, что возникающие так пристрастия далеко не всегда будут рациональны, а то и дики, преступны – от жажды коллекционирования абсолютно ненужных вещей до тяги к убийствам. И, знаете, главное ограничение для развития человечества заключается не в ограниченности наших умственных способностей, что мы мечтаем преодолеть за счет технических новшеств, а в глубоко искаженном восприятии действительности внутренним я. Но это же является и поводом для оптимизма: нам еще есть куда расти и без увеличения именно физических способностей нашего мозга. Нужно только научиться сообщать внутреннему я правильную систему представлений о действительности.

О.: Ты произнес слово «оптимизм». Непомерно оптимистичными являются последние мысли, которые ты высказал. Для наглядности нелишним было бы порассуждать о разного рода расстройствах личности. Один из наших новых с Региной знакомых серьезно страдает шизоидным расстройством личности. Как это описать? Как особо глубокую опрометчивость внутреннего я в деле оценки действительности и месте человека в ней? Например, он не скрывает наличие у него нескольких воображаемых друзей и порой упоминает, как ему с ними интересно.

А.: Можно сказать, с такими людьми происходит утверждение стабильного психического состояния на основе слабого понимания реальности внутренним я и способности человека строить убедительные фантазийные конструкции. Заключается своего рода внутренний договор. Тогда внутреннее я на основе оценки, что человек слаб в обретении состоянии самоутверждения, начинает подбирать среди явлений, имеющих место в сознании, что‑то, что способно создать все‑таки убежденность, что он может достичь состояния самоутверждения. Если у конкретного человека внутреннее я недостаточно качественно классифицирует содержание сознания, оно может прийти к убежденности, что состояние самоутверждения все‑таки достижимо им на основе плодов фантазии. При этом человека его окружение может положительно оценивать, он может быть профессионалом в том или ином деле. Но нужно принимать в расчет: человек с расстройством личности находится в шаге от того, чтобы полностью утратить интегрированность в общество, стоит только любой из сторон его внутреннего договора ослабнуть. Если его внутреннее я станет еще менее разборчивым при оценке явлений, человек начнет находить отдушину в противоречащих реальности фантазиях, и это будет реальное расстройство ума. Например, станет идентифицировать себя с какой‑то знаменитой личностью. Если психика человека перестанет снабжать внутреннее я человека убедительными и при этом недеструктивными для него фантазиями, возникнет риск невроза или случится приобщение к поведению, действительно опасному для человека и/или окружающих. Мы знаем, что для любой разновидности расстройства личности существуют свои признаки. Это объясняется тем, что любое психическое состояние, сочетающее расстройство личности с относительной интегрированностью в социум, должно отвечать требованиям стабильности, а для ее поддержания нужны определенные условия. Работа любого эффективного механизма должна стабильно соответствовать ряду условий, чтобы получался результат – иначе систему признают сломанной. Например, у человека с параноидальным расстройством крайняя обидчивость сочетается с повышенной подозрительностью. А подозрительность – это ожидание, что кто‑то может нанести тебе обиду, то есть своего рода превентивный защитный механизм. Обе эти черты психики угнетают человека, но одна несколько смягчает влияние другой, что предотвращает усугубление проблем.

О.: Это понятно. Приходит мой черед задать вопрос. Если мы не можем действенно помогать людям избавляться от расстройств личности, откуда уверенность, что у нас получится поднимать на более высокий уровень развития людей, у кого психика, с нашей точки зрения, вполне нормальная?

А.: Надо лучше воспитывать детей. Мы только и делаем, что подготавливаем мучеников.

Р.: Прости, но с тобой не стоит говорить на эту тему: у тебя нет детей. Ты говоришь о проблеме, но не показываешь на собственном примере, как нужно решать ее. Ты сам сделал из себя мученика. Ты непрерывно находишься в состоянии ожидания. Как ты при этом чувствуешь время? Наверное, оно идет для тебя утомительно медленно.

А.: Да, ты вправе говорить, что я захожу на территорию, где не могу чувствовать себя знатоком – я про воспитание детей. Если считаешь, что со мной подобает говорить только про абстрактные понятия, – пусть, я буду говорить про них. Ты спросила про ощущение хода времени. На меня уже не действуют никакие субъективные ощущения хода времени. Я прекрасно понимаю, отчего они возникают у остальных людей. Человеку кажется, что время бежит слишком быстро, потому, что в конкретный период времени он пребывает в условиях, которые его внутреннее я расценивает как свидетельства успеха в завоевании и усилении состояния самоутверждения, а в таких случаях чувство времени нужно в наименьшей степени. Оно дано нам именно для того, чтобы мы выверяли наши действия в деле завоевания состояния самоутверждения, а если мы, согласно оценке внутреннего я, и так успешны сейчас в этом, то и выверять свое поведение и планы нам совершенно не нужно. Набирай грибы, раз напал на грибную поляну. А если будешь думать при этом, отбился ты или нет от друзей, с которыми пошел в лес, это тебе лишь помешает, отвлечет. Соответственно, чувство времени в таком случае лишне, а то и вредно для нас – опять‑таки согласно оценке внутреннего я. Часть психики, отвечающая за чувство времени, в таком случае попросту не работает. Почему иногда человеку кажется, что время идет слишком медленно? Потому что в конкретный период времени он пребывает в условиях, которые внутреннее я расценивает как бесполезные в деле завоевания состояния самоутверждения. Чувство хода времени угнетает человека, стимулируя искать выходы из подобного состояния. А любое психическое страдание, отмечу, существует в том числе для того, чтобы в последующем мы избегали повторения условий, которые к нему привели. Так работа внутреннего я регулирует наше поведение. Почему про какие‑то воспоминания мы говорим, что это случилось будто вчера, хотя на самом деле могло пройти много лет? Потому что внутреннее я расценивает эти воспоминания как успешные уроки прошлого и поэтому поддерживает эти воспоминания свежими. Вы ведь легко вспомните, как мы гульнули тогда на дне рождения собственника фирмы много лет назад, – тоже как будто вчера было? Внутреннее я интерпретирует этот опыт как превосходный с точки зрения прихода в состояние самоутверждения благодаря тому, что тогда мы успешно усиливали социальные связи между собой. Оно присваивает тому эпизоду статус эталонного и хранит его в памяти каждого из нас свежим. Думаю, про наше отношение ко времени как к ресурсу много рассказывать не нужно. Тут вообще выстраивается четкая аналогия с