class="p1">– Ты восхитительна. Ты можешь взять его в руки на перевоспитание. Mon amour, его нельзя обуздать, как нельзя обуздать ветер. Это неподвластно мне, а подвластно только тебе. Ты так прекрасна в гневе. Ты меня страшно возбудила своими выражениями «сексуальный ас», «ароматная сперма», прости меня. Есть такое французское выражение: «Счастье мужчины зовется "Я хочу", счастье женщины: "Он хочет"». Это же прекрасно, что я хочу тебя! Я тебя обожаю и люблю всей душой и телом, и ты это чувствуешь постоянно. Я считаю минуты до нашей свадьбы, чтобы потом уже ничего не отрывало нас от любви. Mon amour, ты знаешь, что существует прямая связь между творчеством, интеллектуальной деятельностью и пробуждением пылкого темперамента. Ты будешь ненасытной, я чувствую и хочу целовать тебя всю целиком. Ты будешь восхитительной в лучах восходящего солнца и напоишь меня твоим горячим, благоухающим любовным нектаром.

Он жарко смотрел мне в глаза, и его любовь очищала, освещала и грела меня.

* * *

После спектакля публика продолжала заливаться смехом, а я совершенно не поняла французский юмор.

– Понимаешь, девочка моя, есть десятки кодовых слов, для обозначения этого места, этой пряной штучки, которая у тебя находится под жестким контролем. Когда героиня пьесы пела своему учителю музыки: «Позвони в мой звоночек». Это не был звонок на входной двери, куда учитель ходил звонить, это был ее сладенький любовный звоночек, поэтому все и смеялись. Этот спектакль – ерунда, единственным наслаждением было твое присутствие, твой запах фиалки, то, что я постоянно смотрел на тебя, ласкал, целовал, но ты так внимательно смотрела на сцену, что мне стало страшно. А если бы это был не я.

– Брис, у кого еще в мире могут быть такие пальцы, такая ласковая ласка, такой голос? Просто ко всему я должна подготовиться, и в тот торжественный момент, когда в моё тело впервые вольется твоё семя, я хочу, чтобы это произошло под бой московских курантов в Новогоднюю ночь.

– Mon amour, – у Бриса в глазах светились весёлые огоньки, – а если я опоздаю, а если не ровно в полночь, ты меня убьёшь взглядом?

– Нет, ты просто будешь повторять это каждый Новый год, пока не попадёшь в полночь.

– Это восхитительно, моя девочка, мой ангел. А можно ли приступить к репетиции? Я готов!

– Брис, ты как пионер, всегда готов.

– Mon amour, а почему бы, как ты говоришь, этот торжественный момент не приурочить к Октябрьской революции, залпу Авроры, ведь мы же революционеры, мы хотим изменить мир. Боюсь, до Нового года я не дотяну, останутся от Бриса рожки да ножки. Моя девочка, не бойся любви, ты увидишь, мир станет ярче, слаще, у тебя будет такое чувство, как после тысячи пирожных! У тебя какое-то стыдливое восприятие тела, не красней, ты прекрасна и упоительна, я люблю тебя. И вдруг, вроде бы так, между прочим, протягивает мне элегантную коробку.

– Что это?

– Это от Алекса.

Я тут же бросаю её на заднее сиденье машины.

– Ты не хочешь посмотреть?

– Я догадываюсь. Какая-то буржуазная пошлость, типа рубинового сердца с бриллиантовыми слезами.

– Ну что ты, Алекс тонкий, умный, чувствительный человек. У него эмоциональная душа, поэтому он откровенно плачет не стесняясь, а тебя это шокировало. Посмотри его подарок, сделай милость.

Я открываю коробку и, заливаясь смехом, падаю на Бриса, он тоже смеётся.

– Брис, останови автомобиль, мы разобьемся или умрем от смеха. Потрясающее чувство юмора. Если я приколю эту брошь на мое красно платье…

– Если ты еще приколешь ее в нужном месте – весь Париж станет коммунистическим.

Серп и молот в алмазах.

– Это что, настоящие?

– Вот сертификат: платина и алмазы.

– И это дорого стоит?

– Достаточно дорого.

– Это хорошо.

Брис побледнел.

– Хорошо, что он дорого тебя ценит, что не может забыть тебя и звонит мне каждый день?

– Нет, хорошо, что если он хочет доставить мне удовольствие и радость, то пусть продаст этот китч и отправит эти деньги для африканских детей, чтобы они могли учиться, а не работать с шести лет.

– Ты потрясающая девочка. Я тебя так люблю, что если мою любовь превратить в цветущий сад, то даже и «на Марсе будут яблони цвести».

– Это еще не всё, Брис. Я не хочу вас рассорить, я хочу, чтобы вы сохранили дружбу, поэтому скажи ему, что скоро у нас родится сын Александр, в честь Пушкина, и он станет его крестным отцом.

– Девочка моя, какая ты, ну какая ты самая, самая, у меня нет слов, на земле так мало слов для моей любимой. Люблю, и я только что понял, что есть только одно счастье – любить и быть любимым. Ты мне подаришь сына… Mon amour, но мы даже еще не целовались по-настоящему.

– Не волнуйся. Ты знаешь русский характер: или всё или ничего.

– Знаю, знаю. Пока ничего. Но когда я несу тебя на руках, мужчины смотрят с такой завистью, думая, что я несу тебя в постель.

Радостно-приподнятому настроению Бриса пришел конец после моего сообщения об отъезде в Москву для оформления документов и решения различных административных проблем.

– Когда ты вернешься?

– Сделаю все дела и вернусь, я не знаю, может быть через неделю, а может быть – через две.

– Mon amour, пощади. Не оставляй меня так надолго, я не вынесу разлуки.

– Я тебе оставлю фотографию.

Как удивительно, что в день моего отъезда плакал дождем Париж.

– До свидания, город сердца и сердце-город! Я вернусь!

Грустные облака закрыли последние осколки солнца. Безмолвные слёзы дождя, и наши сердца уже чувствуют дыхание разлуки. Страшная, сиротская неприкаянность Бриса. Траур природы слился с трауром души.

Северный вокзал. Поезд Париж – Москва. На перроне стоят в униформах проводницы, провожающих мало, все какие-то грустные и озабоченные.

Мы прощаемся с Брисом возле вагона поезда.

– Брис, любовь не имеет границ.

– Да, моя девочка, но границы имеет Советский Союз, через которые я не могу прорваться.

Он нежно вытирает мои слезы, но может это просто влажная ласка дождя?

– Борис, поцелуй меня по-настоящему.

Я впервые открываю для него лепестки своих алых губ, и он берет их нежно и властно. Моментально я теряю контроль над собой, исчезают мозги, исчезает окружающий мир, и глаза закрываются сами собой. Я, наверное, упала бы, если бы Брис не сжимал меня в своих объятьях. Я не знаю, сколько времени длился наш первый поцелуй, но я пришла в себя, лишь услышав шипение проводницы:

– Женщина, проходьте в вагон. Не позорьте Советский Союз, как не стыдно!

– Брис, Брис, я чувствую!