Очнувшись, капитан Миляга долго не мог открыть глаза. Головараскалывалась от боли, капитан пытался и не мог вспомнить, где это и с кем онтак сильно надрался. Он помотал головой, открыл глаза, но тут же закрыл ихснова, увидев нечто такое, чего увидеть вовсе не ожидал. Увидел он, что находитсяв каком-то не то сарае, не то амбаре. В дальнем углу на снарядном ящике сиделбелобрысый, лет двадцати парнишка в плащ-палатке и что-то писал, положив наколено планшет и бумагу. В другом углу, возле полуоткрытых дверей, спиной ккапитану сидел еще один человек с винтовкой. Капитан стал поглядывать туда исюда, не понимая, в чем дело. Потом откуда-то из глубины мозга стало выплыватьсознание, что он будто куда-то ехал и не доехал. Какой-то красноармеец скакой-то женщиной… Ах да, Чонкин. Теперь капитан вспомнил все, кроме самыхпоследних минут. Вспомнил, как он попросился в уборную, как перерезал веревки ипривязал вместо себя кабана. Потом он полз по огороду, шел дождь, и была грязь.Была грязь… Капитан ощупал себя. Действительно, гимнастерка и брюки, все было вгрязи, которая, правда, стала уже подсыхать. Но что же было потом? И как онсюда попал? И кто эти люди? Капитан стал рассматривать белобрысого паренька.Видимо, военный. Судя по обстановке, какая-то полевая часть. Но откуда можетбыть полевая, если до фронта далеко, а он еще недавно только полз по огороду,даже грязь не успела высохнуть? На самолете, что ли, его сюда доставили?Капитан стал из-под полуприкрытых век наблюдать за белобрысым. Белобрысыйоторвался от бумаги, взглянул на капитана, взгляды их встретились. Белобрысыйусмехнулся.

– Гутен морген, – произнес он неожиданно.

Капитан снова опустил веки и стал неспешно соображать. Чтосказал этот белобрысый? Какие-то странные нерусские слова. Гутен морген.Кажется, это по-немецки. Из тумана выплыло воспоминание. Восемнадцатый год,украинская мазанка и какой-то рыжий немец в очках, который стоит на постое уних в этой мазанке, по утрам, выходя из смежной комнаты в нижней рубахе,говорит матери:

– Гутен морген, фрау Миллег, – произнося фамилию на немецкийманер.

Рыжий был немец, значит, он говорил по-немецки. Этот тожеговорит по-немецки. Раз он говорит по-немецки, значит, он немец. (За времяслужбы в органах капитан Миляга научился логически мыслить.) Значит, он,капитан Миляга, каким-то образом попал в плен к немцам. Хотелось бы, чтоб этобыло не так, но правде надо смотреть в глаза. (Глаза его были в это времязакрыты.) Из печати капитан Миляга знал, что работников Учреждения икоммунистов немцы не щадят. В данном случае Миляга был и то и другое. Ипартбилет, как назло, в кармане. Правда, членские взносы не плачены с апреля,но кто станет разбираться в тонкостях?

Капитан снова открыл глаза и улыбнулся белобрысому какприятному собеседнику.

– Гутен морген, херр, – вспомнил он еще одно слово, хотя небыл убежден, что оно вполне прилично.

Тем временем младший лейтенант Букашев, тоже мучительноприпоминая немецкие слова, сложил из них простейшую фразу:

– Коммен зи, херр.

«Наверное, он хочет, чтобы я к нему подошел», – сообразилкапитан, отметив про себя, что слово «херр» должно быть вполне употребительным,раз белобрысый его произносит.

Капитан встал, превозмог головокружение и продвинулся кстолу, приветливо улыбаясь белобрысому. Тот на улыбку не ответил и хмуропредложил:

– Зитцен зи.

Капитан понял, что его приглашают садиться, но, оглядевшисьвокруг себя и не увидев ничего похожего на стул или табуретку, вежливопоблагодарил кивком головы и приложением ладони к тому месту, где у нормальногочеловека подразумевается сердце. Следующий вопрос «Намен?» не был капитанупонятен, однако он прикинул в уме, какой первый вопрос могут задать на допросе,понял, что вопрос этот может быть о фамилии допрашиваемого, и задумался. Скрытьсвою принадлежность к органам или к партии невозможно, о первом говорит форма,второе выяснится при первом поверхностном обыске. И он вспомнил свою фразу, скоторой начинал все допросы: «Чистосердечное признание может облегчить вашуучасть». Из практики он знал, что чистосердечное признание ничьей участи еще необлегчило, но других надежд не было, а его была хоть какая. Была еще слабаянадежда на то, что немцы народ культурный, может, у них все не так.

– Намен? – нетерпеливо повторил младший лейтенант, не будучиуверен, что правильно произносит слово. – Ду намен? Зи намен?

Надо отвечать, чтобы не рассердить белобрысого.

– Их бин капитан Миляга, – заторопился он. – Миллег, Миллег,ферштейн? – Все же несколько немецких слов он знал.

«Капитан Миллег», – записал лейтенант в протоколе допросапервые сведения. И поднял глаза на пленника, не зная, как спросить о родевойск, в которых тот служит.

Но тот предупредил его и спешил давать показания:

– Их бин ист… арбайтен… арбайтен, ферштейн?.. – Капитанизобразил руками некую работу, не то копание огорода, не то пилениенапильником. – Их бин ист арбайтен… – Он задумался, как обозначить своеУчреждение, и вдруг нашел неожиданный эквивалент: – Их бин арбайтен ин руссишгестапо.

– Гестапо? – нахмурился белобрысый, поняв словадопрашиваемого по-своему. – Ду коммунистен стрелирт, паф-паф?

– Я, я, – охотно подтвердил капитан. – Унд коммунистен, ундбеспартийнен всех расстрелирт, паф-паф. – Изображая пистолетную стрельбу,капитан размахивал правой рукой.

Затем он хотел сообщить допрашивающему, что у него большойопыт борьбы с коммунистами и он, капитан Миляга, мог бы принести известнуюпользу немецкому Учреждению, но не знал, как выразить столь сложную мысль.

Младший лейтенант тем временем записывал в протоколедопроса: «Капитан Миллег во время службы в гестапо расстреливал коммунистов ибеспартийных…»

Он чувствовал, как ненависть к этому гестаповцу растет в егогруди. «Сейчас я его пристрелю», – думал Букашев. Рука уже потянулась к кобуре,но тут же младший лейтенант вспомнил, что надо вести допрос, надо держать себяв руках. Он сдержался и задал следующий вопрос:

– Вот ист ваш фербанд дислоцирт?

Капитан смотрел на белобрысого, улыбался, силясь понять, ноне понимал. Он понял только, что речь идет о какой-то, видимо, банде.

– Вас? – спросил он.

Младший лейтенант повторил вопрос. Он не был уверен, чтоправильно строит фразу, и начинал терять терпение.

Капитан снова не понял, но, видя, что белобрысый сердится,решил заявить о своей лояльности.