Написав слово «отец», Букашев задумался. И та ночь во всехподробностях встала перед его глазами, как будто это было только вчера. Онтогда кончал восьмой класс.

Когда они пришли и стали колотить в дверь прикладами и все вквартире переполошились, отец спокойно сказал матери:

– Подожди, я открою, это за мной.

Потом эти слова стали для Леши самой тяжелой уликой противотца. «Это за мной», – сказал он. Значит, он знал, что за ним могут прийти,значит, знал, что виноват, потому что у невиновного такого ощущения быть немогло.

Их было четыре человека: один с пистолетом, двое свинтовками и четвертый – очкарик с нижнего этажа, взятый в качестве понятого.Этот очкарик трясся от страха, и, как выяснилось впоследствии, не напрасно,через некоторое время его тоже арестовали по делу отца.

Они вспороли все перины и подушки (пух потом летал три дняпо всему двору), разломали мебель и переколотили посуду. Тот, который был спистолетом, брал по очереди горшки с цветами, поднимал над головой и разбивалпрямо посреди комнаты, наворотив кучу черепков и земли.

Потом они ушли и увели с собой отца.

Первое время Леша еще на что-то надеялся. Ему трудно былосвыкнуться с мыслью, что его отец, герой Гражданской войны, орденоносец,получивший от ВЦИК именное оружие (саблю с золотым эфесом), а потом директородного из крупнейших металлургических заводов, оказался простым шпионом,сотрудничавшим с польской дефензивой. Но, к сожалению, вскоре всеподтвердилось. Под давлением улик отец дал показания, что хотел вывести изстроя одну из последних мартеновских печей. Не верить этому было нельзя. Ноодно только никак не укладывалось у Леши в голове – зачем отцу нужно быловыводить из строя эту самую печь? Неужели он думал, что вместе с этой печьюрухнет все Советское государство? Если он так долго и искусно скрывал своюсущность от партии, от народа, наконец, от своей семьи, значит, он не был такглуп. И у него для вредительства были гораздо большие возможности. Нет, Лешарешительно не мог понять ничего, и именно это больше всего его мучило.

Букашев встал, прошелся по амбару. Было тихо. Пленный лежална соломе с закрытыми глазами, и лицо его было бледно. Пахло сеном, и где-тотрещал сверчок. Он сел на место, вздохнул и послюнил химический карандаш.

«…Мамочка дорогая, может быть, ты меня осудишь за то, что я,поступая в командирскую школу, скрыл правду об отце. Я знаю, я смалодушничал,но я не видел другого выхода, я хотел защищать Родину вместе со своим народом ибоялся, что мне этого не позволят…»

Младший лейтенант отложил карандаш, подумал. Надо было бысделать какие-нибудь распоряжения на случай смерти, но он не знал, какиеименно. Раньше люди писали завещания. Ему завещать было нечего. Но все же оннаписал:

«Мамочка, если увидишь Лену Синельникову, передай ей, что яосвобождаю ее от данного мне обещания (она знает), а костюм мой продай, небереги. Деньги, которые ты за него получишь, тебе пригодятся.

На этом письмо свое заканчиваю, до сигнала атаки осталосьменьше часа. Прощай, моя дорогая мамуля! Твой любящий тебя сын Леша».

После этого он поставил число и время: 4 часа 07 минут.

Письмо это младший лейтенант Букашев сложил треугольником,надписал адрес и положил в левый карман к документам. Если останется жив, онэто письмо уничтожит, если погибнет, отправят и без него.

Время близилось к рассвету, надо было спешить. Младшийлейтенант вырвал еще один лист из блокнота и написал заявление в партийнуюорганизацию своей части. Он не стал мотивировать свою просьбу. Он написалпросто и скромно: «Если погибну, прошу считать коммунистом». И расписался. Ипоставил число. И, оставив заявление, чтобы просохло, вышел размяться наружу.Было еще темно, но вдали уже различались очертания каких-то предметов, и где-товнизу, над речкой, белела полоса тумана. Часовой, стоявший на посту у входа вамбар, курил, прикрывая цигарку ладонью. Младший лейтенант хотел сделать емузамечание, но передумал.

«Какое моральное право имею я делать замечания этомучеловеку, который в два раза старше меня?» – подумал он и вернулся в амбар.

Вернувшись, посмотрел он на то место, где лежало заявление.Блокнот был, заявления не было. «Что за черт?» – подумал младший лейтенант истал рыться в карманах. Служебное удостоверение нашел. Письмо матери нашел.Нашел, наконец, фотографию Лены Синельниковой. Заявления в партию не было.

Букашев подозрительно посмотрел на пленного, но тотпо-прежнему спал в своем углу, правда, не такой бледный, как раньше. Вряд листал бы он красть заявление, которое ему ни к чему совершенно. Младшийлейтенант взял фонарь и стал обшаривать ближайшее пространство. Он заглядывалво все углы, ползал на коленях, переворачивал ящики – заявления не было.

Поиски младшего лейтенанта были прерваны каким-то наружнымшумом. Он поспешил на этот шум и увидел у входа в амбар командира дивизии,который тыкал часового пистолетом в живот и произносил речь, состоявшую сплошьиз мата. Позади генерала в предрассветной полутьме угадывались полковникЛапшин, начальник СМЕРШа и еще несколько темных фигур. Часовой, сжимаявинтовку, таращил на генерала обезумевшие глаза. Младший лейтенант застыл постойке «смирно». Его появление отвлекло генерала от часового, и он закричал:

– А ты кто такой?

– Младший лейтенант Букашев, – отрапортовал он испуганно.

– Мой адъютант, – пояснил Лапшин.

– Что ж ты, младшой, так твою мать, не смотришь, что у тебяэтот раздолбай курит на посту, туда его в душу?

– Виноват, товарищ генерал армии! – наконец опомнилсячасовой, сразу повысив Дрынова на три чина.

Это было бы грубой лестью, но и Дрынов был тоже грубый. Онслегка смягчился и проворчал:

– Виноват, так твою мать. Кровью своей искупать будешь вину.Тут вот секретарь райкома товарищ Ревкин приехал, – показал он на кого-то,стоявшего за начальником СМЕРШа, – посмотрит он и скажет: «Ну и порядки у этихвоенных». Один такой вахлак может устроить демаскировку и погубить целуюдивизию. Ну как, младшой, все спокойно?

– Спокойно, товарищ генерал!

– Ну хорошо, пройдем внутрь.