– Да, – ответил я. – Меня должны ждать.

Кроссли был удовлетворён этим ответом – судя по неряшливой внешности и пузу, выпирающему над ремнём, чтобы его удовлетворить, достаточно было дешёвого ужина. Он залез в пассажирское сиденье «Студебеккера», указывая дорогу к одному из белых двухэтажных зданий. Внутри было бесконечно прохладнее, чем снаружи, в летнем аду. Примитивная (хотя более тяжёлая, чем обычные) деревянная дверь вела в простое голое пенитенциарное здание из тяжёлых шлакоблоков и бетона. Внутри не было ничего деревянного, кроме табличек, столов и стульев; на высоких потолках висели лампы накаливания, защищённые решётками. Также повсюду в удобных местах висели керосиновые лампы, подсказывая, что электроснабжение здесь в лучшем случае ненадёжное. Во внешней зоне задержания не было никого, кроме одного сонного охранника. Мой вид его насторожил, но он прилежно записал моё имя в свой журнал и открыл завизжавшую металлическую дверь, ведущую в следующую зону задержания. Там за столом белые мужчины в государственных униформах курили, пили кофе и играли в карты синей колодой «Байсикл», не отрываясь от партии, даже когда мы вошли. На столе лежала мелочь.

– Смогу я поговорить с начальником тюрьмы? – спросил я.

– Ага, щас, – ответил Кроссли. – Начальник всякими мелочами на ферме не занимается. Его помощник делает вечерний обход и проверяет, продержатся ли чёрные ещё день на ногах, чтобы собирать хлопок под Богом, – он утёр нос рукавом. – Вот помощник скажет вам, кого записывать и где будете ночевать.

– Мне нужна помощь, чтобы перенести «СаундСкрайбер» из машины, – сказал я.

– Щас найдём ребят, – Кроссли пнул ножку карточного стола и прикрикнул. Охранники убежали и вернулись с толпой рабочих из бараков. У многих на руках и плечах были повязки, а у кого-то – и на голове.

– Эти больные – кто чем – и не могут собирать хлопок, – пояснил Кроссли. – А вот таскать барахло туда и сюда могут.

Я вместе с охранниками и больными прошёл обратно к «Студебеккеру» и стал управлять процессом. Вдруг мне пришла в голову идея: я выхватил из багажника пару бутылок виски и внёс внутрь, чтобы предложить Кроссли и охранникам.

– Это государственная тюрьма, такое тут нельзя, – сказал Кроссли. – Придётся конфисковать, – бутылки быстро исчезли под улыбки охранников.

Они предложили мне кофе и сигареты, и я пил и курил до самого вечера, судя по моим часам, – естественный свет в здание почти не попадал. Здесь легко потерять счёт времени – чего архитекторы, судя по всему, и добивались.

– Мистер Паркер, – произнёс кто-то с жёстким сельским выговором. Считается, что южане смягчают гласные – может, в Южной Каролине так и есть, но за её пределами редко кто так говорит. В Миссисипи, дельте Арканзаса и Северной Луизиане говорят жёстким тоном и обрывистыми слогами, словно вся морфология местного общения строится на гневе и раздражении.

– Это я, – я поднялся.

В отличие от охранников помощник начальника тюрьмы Гораций Бут оказался чисто выбритым, в аккуратном костюме и с напомаженными волосами.

– Идёмте в мой офис, – сказал он и повёл меня по небольшой лестнице в крошечную комнатку. Двойные окна выходили на хлопковые поля и небо с прожилками розовых и пурпурных облаков, где солнце садилось за край света. Вентилятор «Дженерал-Электрик» на потолке беспокоил воздух в офисе, а за столом Бута гудел ещё один такой же, овевая меня запахом хозяина комнаты – помада для волос, земля, табак, пот; ничего неприятного в этих запахах не было. Он тяжело опустился за стол, вынул конверт и бросил мне:

– Письмо от Джека Дарси – он член совета попечителей арканзасского Департамента исправительных учреждений. Просит позволить вам записывать наших ребят, – Бут скрестил руки на груди, – даже н***. Их в первую очередь.

Я молчал, потому что не слышал в его словах вопроса.

– У Дарси немало друзей, и вы сидите здесь только поэтому. Но сначала я хочу кое-что узнать… – Он замолчал, то ли думая, то ли делая драматическую паузу. Бут очевидно привык к власти, и подобные люди часто любят театральные эффекты. Я отказывался глотать наживку, и наконец он, пошарив в столе, вынул свежее аккуратно напечатанное письмо и заговорил снова:

– Покажите мне свои правительственные полномочия и подпишите этот документ, обязываясь не делать здесь ничего, кроме записи музыки, и не сообщать правительству ничего о местных условиях.

– А если не подпишу?

– Будете искать другую государственную ферму для записи н***, мистер Паркер, и не в Арканзасе. Слухи здесь расходятся быстро, – он указал на телефон на стене, под которым неаккуратным узлом висел провод.

Быстро прочитав документ и не обнаружив ничего, имеющего обязательную юридическую силу, я с готовностью подписал. Бут, по-видимому, удовлетворившись этим, вынул из стола бутылку виски (к моему удивлению, одну из тех, что я дал охранникам), сорвал наклейку с крышки и разлил напиток по двум грязноватым стаканам:

– Не понимаю, зачем вам записывать этих чёрных. Я предпочитаю Бенни Гудмена или Бинга Кросби. Дарси писал, вы особенно хотите записать Ханибоя – вот это н*** так н***. Настоящий головорез.

– Представляю, – ответил я, думая об «Алой короне».

– Нет, не представляете. На воле он зарезал троих бритвой, а здесь убил наверняка ещё больше.

– Почему его тогда до сих пор не повесили или не отправили на электрический стул?

– Присяжные его пожалели, – улыбнулся Бут, – увидите почему. Кроме того, нам он полезен – днём Ханибой командует отрядом в поле, а после отбоя следит за ночным двором.

– Ночным двором?

– Он спит час-два в сутки. А ещё он – самый злобный сукин сын на божьем свете и готов застрелить каждого, кто попробует перелезть через забор.

– Ему дают оружие?

– Конечно. Блатным – не тем, что здесь за убийство, – разрешают пользоваться оружием под присмотром охранников. Если они застрелят беглеца, их амнистируют. Мы же в Америке живём! 1938-й на дворе! – он отпил виски и зажёг сигарету. – Но Ханибой знает, что его после стольких убийств не выпустят, сколько бы людей он ни застрелил, – он просто любит стрелять. – Буту пришла в голову мысль: – Не могу гарантировать вам безопасность, когда окажетесь в бараках. Нельзя же бросить всё и следить, чтоб вам не перерезали горло.

– И со мной не будет охранника?

– Спрошу у Кроссли, есть ли добровольцы.

Солнце село, но небо стало светлее – в такие мимолётные мгновения солнце бросает на землю тень, зато подсвечивает облака снизу, окрашивая в потрясающие пастельные оттенки. На фоне мутно-зелёного хлопкового поля в полумраке взлетали столбы пыли.

– Отряд, ходящий за мулами, уже идёт домой… и водяной отряд, и остальные. Подождём полчаса, и я отведу вас вниз, – сказал Бут, подошёл к двери и крикнул на первый этаж, вызывая Кроссли. Тот скоро появился, и Бут приказал ему найти охранника, который пойдёт со мной в бараки.