Вскоре двое чёрных в полосатых робах вносили «СаундСкрайбер» в бараки негритянских заключённых через два здания от предыдущего, возле сушилок для зерна и гаража. Это здание выглядело хуже, чем то, где были охранники и Бут, и было здесь жарче – никаких вентиляторов, затхлый воздух и вонь потеющих тел. Через зону с охранниками Кроссли провёл меня в главное помещение, больше похожее на больничную палату, чем на камеру, – одна большая комната с рядами постелей без перегородок и личного пространства.

– Голова! Голова! – заорал Кроссли. Вперёд вышел высокий костлявый чёрный заключённый:

– Да, сэр, мистер Кроссли?

– Это человек из правительства, – Кроссли указал на меня. – Хочет записать вас, сукиных сынов, для библиотеки, или что-то в этом духе. Смотри, чтоб его не убили, ясно? – Заключённый по прозвищу Голова (его голова была необычайно большой) кивнул.

– Как долго это продлится, мистер Паркер? – спросил Кроссли.

Я посмотрел на часы:

– Несколько часов или больше.

– Ребятам надо похавать и подмыть задницы, а потом записывайте на здоровье. Пока устанавливайте свою машину. Бентли за вами присмотрит, – толстяк указал на худого белого мужчину помоложе, с голодным злым лицом, в униформе арканзасского Департамента исправительных учреждений не по размеру и с пистолетом у пояса. Уходя, Кроссли задержался и прошептал что-то на ухо Бентли. Я не разобрал что, но последний, слушая, перевёл на меня пристальный – и недобрый – взгляд.

Оставшись один, я принялся устанавливать «СаундСкрайбер» и готовить пластинки. Наконец заключённые стали возвращаться в барак и садиться по трое на кровати, любопытно на меня глядя. В некотором смысле с этими сорока заключёнными мне было проще, чем с охранниками. Когда пришли все, я вышел вперёд и представился:

– Меня зовут Харлан Паркер, я работаю на Библиотеку Конгресса. Мне дали задание записывать песни обычного народа…

– Какие ж мы обычные, – сказал кто-то, и все расхохотались.

Я объяснил миссию Библиотеки, и, кажется, они поняли, но при этом не задавали вопросов и бессмысленно на меня смотрели. Чтобы растопить лёд, я решил продемонстрировать, как работает «СаундСкрайбер»:

– Может, кто-то из вас хочет что-нибудь спеть? Я запишу ваш голос и проиграю, и вы услышите, как поёте.

– Клайд, – произнёс чёрный мужчина, сидевший у противоположной стены, скрестив руки на груди, – подними задницу и спой для него что-нибудь.

Говорящий был лысым, грациозным, мускулистым, обладал голубыми глазами и очень красивой внешностью.

Тот, кого, по-видимому, звали Клайдом, встал и вышел вперёд. Я уточнил его имя и записал: Клайд Буш Третий из старого рода Бушей – очень длинная родословная, целая живая изгородь[35], уверял он меня, а потом добавил, хотя я не спрашивал:

– Вооружённое ограбление, пять лет.

– Ничего страшного, мистер Буш, не стоит…

При слове «мистер» заключённые расхохотались, хватаясь за животы и хлопая по коленям, но наконец тот из них, что приказал Клайду петь, свистнул, и все тут же замолчали.

– Тут нету мистеров, мистер, – сказал он, поджал губы и добавил: – Давай, Клайд.

Клайд, смотревший на него, обернулся ко мне. Я спросил:

– Вы знаете «Стаггера Ли»? – и объяснил, почему обычно начинаю с этой песни.

– Нет, сэр. Но знаю «Полуночный экспресс».

– Хорошо, мистер… – я остановился. – Хорошо, Клайд.

Я опустил режущую иглу, и он исполнил мелодичную версию «Полуночного экспресса» о тяжёлой жизни чёрного человека в заточении. После этого на пластинке осталось место, я попросил Клайда спеть ещё, и он исполнил «Старую Ханну», призывая мертвецов встать и помочь ему пахать и выражая надежду, что солнце никогда больше не взойдёт. Тогда я поднял иглу, подул на вновь изрезанный ацетат, поверхность поймала свет и озарила барак. Все притихли.

Я положил пластинку обратно на проигрыватель, опустил воспроизводящую иглу и посмотрел на лица собравшихся. Когда из колонки раздался звук, слова Клайда Буша отразились на лице каждого. Сначала все улыбались, дивясь чудесам звукозаписывающей технологии, но потом их лица омрачились – то ли от мыслей о своей судьбе, то ли от настроения песни.

После этого многие выстроились в очередь, чтобы спеть, и я записывал, пока не вошёл Бентли и не сказал:

– Блатные, лопоухие сукины сыны, вставайте. Уже отбой, а вам завтра хлопок рубить. – Он взял дубинку и принялся бить ею по серым прутьям решётки, и все полезли в постели.

– Кто-нибудь может помочь мне перенести «СаундСкрайбер»? – спросил я охранника. Бентли хотел что-то сказать, но грациозный чёрный заключённый подошёл и пообещал:

– Нет, сэр, не извольте переживать.

Теперь я мог его получше разглядеть – его сложение было почти безупречным, зубы белыми, лицо приятным; яркие сине-зелёные глаза контрастировали с насыщенным цветом кожи. Кожа головы блестела, как маслом намазанная, – по-видимому, он брил голову, не давая волосам, которыми его наделила природа, расти. Он повернулся к остальным, готовящимся ко сну:

– Слышите, а? Никто пальцем не тронет эту машину, правильно?

– Нет, – ответил кто-то, и остальные подхватили.

– А то мне придётся кое с кем во дворе побеседовать, и от такой беседы останутся вмятины.

– Хорошо! – сказал кто-то.

– Есть, Ханибой! – подхватил кто-то ещё.

Тут я понял, что всё это время со мной говорил он – Люций Ханибой Спун, тот самый, за кем я сюда пришёл. Я снова начал представляться и говорить, как я о нём узнал, но Ханибой меня перебил:

– Я знаю, кто вы, мистер Паркер. Вы только что представлялись.

Я неловко добавил:

– Буду очень рад записать вас, э-э… Люций.

– Все тут зовут меня Ханибоем, зачем вам делать наоборот?

– Буду очень рад записать вас. Хочу услышать вашу версию «Стаггера Ли». Я слышал её отрывок и хотел бы услышать ещё.

– Посмотрим. У меня есть условия, и нужно настроение.

– Настроение?

Он понизил голос:

– При копах музыка не очень идёт, если понимаете меня.

– А-а, – глупо ответил я. – Понимаю.

– Пойду посплю, начальник, – обратился Ханибой к Бентли, – но через час буду во дворе.

Кивнув ему, Бентли живо вытолкал меня из барака.