– Стопарик и пиво.

На другом конце стойки сидела высокая блондинка с голубыми, как горные озера, глазами. В ее ответном взгляде читался холодный расчет. Виски придало Крису храбрости, только что выпитый ерш добавил. Он сел на табурет рядом с девушкой.

– Выпьете со мной?

– Конечно, почему бы и нет.

Он взмыл орлом над месяцами имбирного эля. Подавленные желания просились наружу, второе «я» выступало на сцену. Он знал, что завтра возненавидит себя, но сегодня любил. Сегодня он бог, перепрыгивающий холмы, шагающий через горы. Он поехал к блондинке домой и вернулся домой под утро, благоухая дешевыми духами. При виде лица Лоры в субботу утром ему захотелось убить себя – и он убил бы, если б не припрятанные полпузыря виски. Заначка спасла его, и он снова пустился в загул.

Масштабный загул получился. Он продал свою машину и вскоре очутился с блондинкой в каких-то меблирашках в Каламазу. Она помогла ему пропить последний доллар, после чего исчезла. К Лоре он больше не вернулся. Прежние его путешествия по улице дураков касались одной только выпивки – теперь он не смог бы смотреть Лоре в глаза. Делать ей больно – одно, растоптать бесповоротно – другое.

Он не вернулся и утюжил улицу дураков годами. Недобрые это были годы: прошлое на поверку оказалось ничем не лучше настоящего.

Сияющая гора нависала над ним. Он готов был принять ее, что бы это ни означало, но ему осталась еще одна дверь, последний горький глоток. Он перешагнул через бездну времени в кабачок на Скул-стрит, допил заказанный шесть лет назад стакан мускателя и подошел к окну.

Среди идущих из школы детей показался мальчик с Лориными глазами. Крис со стиснутым горлом и подернувшимися влагой глазами следил, как он идет мимо, весело болтая с друзьями, размахивая связкой книг и тетрадок. Мальчик прошел и скрылся из глаз. Крис-старший чуть не выскочил наружу с криком: «Это я, Крис! Помнишь меня?» – но дырявые башмаки вовремя напомнили ему о потрепанном костюме, винном перегаре и прочем. Он остался на месте.

– Почему ты не пришел раньше, Ангел Смерти? – крикнул он, вернувшись на ночную равнину. – Почему не явился шесть лет назад, когда я умер по-настоящему?

Вожатый, остановившись у подножья горы, смотрел со щемящей тоской на ее белые как снег склоны.

– Я не Ангел Смерти, – ответил он, повернувшись к Крису.

– Кто же тогда? И куда мы идем?

– Не мы – только ты. Дальше пойдешь один, мне запрещено восхождение.

– А я почему должен взбираться на эту гору?

– Не должен, но будешь. Эта гора и есть смерть, а равнина служит переходом от жизни к ней. Ты возвращался к моментам своего прошлого потому, что настоящее для тебя отныне существует лишь символически. Отказавшись от восхождения, ты так и будешь к ним возвращаться.

– Но что меня ждет на вершине?

– Я знаю только одно: что бы там ни было, оно милосердней того, что ты когда-либо найдешь на равнине.

– Скажи, кто ты.

Вожатый сгорбился, словно под тяжкой ношей.

– Этому нет названия. Я скиталец, обреченный вечно странствовать по равнине. Иногда я возвращаюсь в мир живых, и умираю в очередной трущобе вместе с кем-то другим, и делю с ним его прошлое, и прибавляю его страдания к своим собственным. Я изучил много языков, приобрел много знаний и могу свободно перемещаться в минувшем. Ты хорошо меня знаешь.

Крис вгляделся в тонкое лицо, в страдальческие глаза.

– Я не знаю тебя.

– Знаешь, но лишь понаслышке. Историк не может описать, а художник изобразить того, кого никогда не видел. Не заботься о том, кто я – думай о том, как вернуться к жизни.

– А разве это возможно? – встрепенулся Крис.

– Возможно, но мало кому удавалось. Сейчас ты способен вернуться в любой момент своей жизни, но если ты, делая это, ничего не меняешь в прошлом, дата твоей смерти тоже останется неизменной.

– Не понимаю…

– У каждого человека в жизни бывают критические моменты, когда приходится выбирать между одним и другим. Далеко не все сознают, что выбор такого рода определяет всю их дальнейшую жизнь. Человеку, который ускорил свою смерть, сделав неправильный выбор, дается возможность вернуться в нужный момент и принять другое решение, но для этого нужно знать, в какой именно момент ты должен вернуться.

– Я знаю, в какой. Я…

Вожатый поднял руку.

– Я тоже знаю, поскольку пережил его вместе с тобой. Ты действительно ускорил свою смерть, потому что умер от алкогольного отравления. Дело, однако, в том, что человек, возвращаясь в прошлое, автоматически утрачивает память о будущем. Ты уже дважды делал неверный выбор – что будет, если ты вернешься туда опять? Не предашь ли ты снова жену и сына?

– Я попытаюсь – а если не выйдет, буду пробовать еще и еще.

– Что ж, попытайся, но не надейся особенно. Я возвращался в свой критический момент много раз. Не затем, чтобы отложить свою смерть – с этим я опоздал. Я хотел лишь уйти с равнины, но не сумел ни на йоту ничего изменить. О моем моменте и его последствиях знают все, но у тебя другой случай. Пытайся же! Восстанови в памяти обстановку, вспомни, что тогда чувствовал, и лишь потом открой дверь. На этот раз я буду присутствовать там не через тебя, а отдельно. Я тоже не буду помнить о будущем, но если ты воспримешь меня символически, как теперь, я тебе помогу. Мне не нужны твои муки, довольно, что мучаюсь я и все прочие грешники.

Момент, обстановка, что чувствовал… господи боже.

Летняя ночь. Звезды блестят на темном бархате неба. Я подъезжаю к своему дому, к своей крепости, где я в безопасности, где меня любят. Из окон льется свет. Рядом со мной моя жена, сейчас мы занесем в дом покупки. Она высокая, стройная, темноволосая, с добрыми глазами и нежной улыбкой. Ночь теплая, звезды смотрят ласково, и на душе у меня тепло.

Пакет, который он нес, порвался, картошка раскатилась по всему дворику.

– Черт! – Крис, опустившись на колени, стал ее собирать. Одна вредная картофелина понеслась по дорожке, отскочила от трехколесного велосипеда сынишки, закатилась под заднее крыльцо. Он полез за ней и наткнулся на что-то гладкое. Надо же… весной после субботней пьянки он там заначил бутылку виски и совсем про нее забыл.

Бутылка мерцала при свете звезд, сырой земляной холодок проникал в колени. Один глоточек, молила вторая его половина. Только один.

Нет, ответил он. Ни за что. Да, вопили натянутые нервы. Что тебе будет с одного-то глотка? Давай быстро, пакет недаром порвался, это судьба… Пальцы сами собой открутили крышку, он поднес бутылку к губам… и увидел человека, неподвижно стоящего поодаль. Бледного, с полными боли глазами. Человек не говорил ни слова, просто стоял, но подувший неведомо откуда ледяной ветер выпил ночное тепло. Давно забытые строки скатились с чердачной лестницы и выстроились на самом пороге: