том, как именно изобразил их мастер. «Авиньонские девицы» станут точкой невозврата для всей истории искусства. Русский коллекционер Щукин, восторгавшийся «розовым» Пикассо, чуть ли не в слезах сказал Гертруде Стайн, увидев «Девушек»: «Какая потеря для французского искусства!»

Любопытно, что купивший полотно коллекционер решился показать «Авиньонских девиц» миру лишь через семнадцать лет после своей покупки, до этого картину видели только друзья и коллеги Пикассо, которых нельзя отнести к широкой публике.

В том же 1907 году Пабло, насмотревшись на божков с чёрного континента, сам увлёкся скульптурой. На протяжении жизни одно его увлечение будет сменять другое, дополняя живопись. Керамика, коллажи, скульптуры – он прекрасно умел делать все, но упорно не желал выполнять это так, как от него ожидают. «Человек, создающий новое, вынужден делать его уродливым», – считал художник.

Вскоре вслед за Стайнами интерес к работам Пикассо начали проявлять и другие знатоки: маршаны и коллекционеры, от Воллара до Канвейлера, охотно приобретали новые полотна. В кармане художника наконец зазвенело, и денег теперь хватало уже не только на духи для Фернанды, но и на новую квартиру, и даже на прислугу. Осенью 1909 года Пабло и Фернанда перебрались в уютный дом на бульваре Клиши, и всё у них шло хорошо, пока девушке не взбрело в голову, что им срочно следует пожениться – и завести ребёнка!

Пикассо жениться не хотел – не столько на Фернанде, сколько вообще. Не считал себя готовым к такому серьёзному шагу, да ещё и теперь, когда дела стали налаживаться. Фернанда, впрочем, уговорила его взять сиротку из приюта, но эта девочка – Леонтина – на самом деле была не нужна ни ей, ни ему. Кажется, всё закончилось тем, что малышку отправили обратно в приют, а отношения Фернанды и Пабло, и без того к тому времени подпорченные взаимным недовольством и ревностью, дали заметную трещину. Возможно, именно в это время Пикассо впервые стал отождествлять себя с Минотавром – мифическим получеловеком, полузверем, который сторожит запутанный лабиринт. Горе тем, кто помыслит ступить в тот лабиринт, не во дворце – в душе. Очаровательный спутник рано или поздно обернётся безжалостной тварью, готовой сожрать тебя с потрохами, ведь её, в свою очередь, поедает изнутри нескончаемый голод, алчба новых впечатлений и свежей крови…

Интересная деталь: как только Пикассо начинал чувствовать охлаждение к любимой женщине, так тут же начинал рисовать её в намеренно искажённом виде.

Можно объяснить это сменой стиля, а можно – особенностью характера художника, профессиональным образом сводившего счёты с неугодными. Уже вполне кубистский «Бюст женщины» 1909 года (Тейт) – это начало прощания Пикассо с Фернандой Оливье, их семилетние отношения завершились в 1911 году Они расстались, можно сказать, по обоюдному согласию, хотя инициатором разрыва был всё-таки Пикассо. Он к тому времени по-настоящему увлёкся второй женщиной из семёрки смелых – Марселлой Юмбер, а Фернанда завела роман с симпатичным итальянским художником Убальдо Оппи. И та, и другая связи закончились, мягко говоря, неудачно, но в целом Фернанда, в сравнении с другими женщинами Пикассо, отделалась малой кровью. Она не угодила в сумасшедший дом, не покончила с собой и не умерла от горя, а прожила долгую жизнь, в которой, впрочем, так и не нашлось достойной замены Пабло. Фернанда даже написала откровенные мемуары под названием «Любить Пикассо» и не менее откровенные воспоминания, невинно озаглавленные «Пикассо и его друзья». Первая книга вызвала яростное негодование художника, но, когда Фернанда, намекнув, что готова поделиться с читателями ещё более грязными тайнами, попросила его помочь деньгами, отказался. Уже после смерти Фернанды – а она умерла в январе 1966 года, в возрасте 84 лет, в одиночестве и бедности – её крестник объединил разрозненные записи Оливье с обеими её книгами и выпустил их заново под одной обложкой.

Всё о Еве

Пикассо, питавший слабость к чётким формулировкам, заявил однажды, что для него существует лишь два типа женщин – богини и подстилки. Но если смотреть правде в глаза, не позволяя изображению двоиться и троиться, то всё было несколько иначе. Он влюблялся в богиню, после чего, как правило, стремился превратить женщину, которой поклонялся, в ту самую подстилку. Иногда получалось, иногда нет, но впоследствии он почти всегда терял к своей избраннице всякий интерес. Единственным исключением стала Марселла Юмбер.

Для Пикассо не существовало характерного женского типа, которому он отдавал бы предпочтение: возлюбленные Пабло напоминают друг друга не больше, чем его работы разных периодов. Пышнотелая рослая Фернанда была антиподом хрупкой Марселлы Юмбер (это, кстати, тоже пот de guerre[17] – на самом деле девушку звали Ева Гуэль), Пабло называл её «куколкой». Появление Марселлы-Евы в жизни Пабло совпало с новым периодом в его творчестве – кубизмом. Этот стиль Пикассо изобрёл совместно с французским художником Жоржем Браком. Вот что рассказывала о рождении кубизма Гертруда Стайн: «Поначалу когда Пикассо захотел изображать головы и тела не так как видят их все, что было задачей других художников, а так как их видит он, как видит их человек не привыкший знать на что он смотрит, поначалу он неизбежно стал склоняться к тому чтобы писать их так как из глины лепят скульпторы или как рисуют дети в профиль»[18]. То есть, главным для него теперь было не «ожидаемое зрелище», а максимально очищенное от сора впечатлений непосредственное восприятие.

По мнению Стайн, настоящий кубизм начался не с «Авиньонских девиц», а с испанских пейзажей, которые Пикассо привёз в Париж после очередной поездки на родину. Писательница считала, что сама природа и архитектура Испании кубистичны; Стайн демонстрировала возмущённым зрителям фотографии испанских деревень, доказывая, что Пикассо ничего не преувеличивал – разве что самую малость. Его желание «разложить изображение» на составные части, сделать его объёмным и нарушить ожидания зрителя совпало с переломом, который переживало в то время изобразительное искусство. Всё новое в живописи было уже сто раз сказано ещё в XIX веке. Импрессионисты подготовили почву, Сезанн и Матисс взрыхлили и удобрили её, и вот явился подлинный революционер, не ведающий сомнений и стыда. Пикассо действительно считал, что ему позволено всё, так как он рисовал не хуже Рафаэля, но знал ли он, что его творческие методы возьмут на вооружение художники будущего, даже приблизительно не обладающие подобными талантом и умениями? Что всё искусство к концу XX века выродится в «творчество за рамками мастерства»?..

Кубизм родился из жажды наконец-то сказать новое слово, а не просто шокировать публику. До Пикассо, как пишет всё та же Стайн, «никто и не