Батюшка монастыря позволил мне помогать при храме, постепенно я научился просто жить, радуясь каждому дню. Бесконечно молился, чтобы Есения меня забыла, чтобы ее сердце остыло, если успело разгореться. И просил остудить свою любовь, которая не проходила. Она будто расширилась, стала крепче за время разлуки.

И я ничего не мог поделать, сколько ни пытался.

Когда увидел жену в храме, в платочке, заплаканную, измученную, меня словно ударило током. Я шел за ней и не видел дороги.

Зачем она меня нашла? Случайно? Нет. Понял это, когда за спиной оказались Давид и Егор. Они показали мне на Есению, и я побежал за ней.

Слезы обжигали щеки, возвращали старую боль, всколыхнулась глубокая горечь, которую я столько месяцев прятал. Я ведь сделаю Есении больно, если снова окликну, но она ведь видела меня в храме, из-за меня ушла.

Этот взгляд. Этот ранящий, пронзающий насквозь взгляд, мне не отпустить. Никогда.

— Есения, — стараясь держать себя в руках, окликнул жену, но она лишь замотала головой и, цепляясь за ограду, побрела дальше. Что с ее походкой? Она еле идет.

Пришлось подбежать, повернуть девушку к себе. Я обнял маленькие плечи, прижал любимую к себе, втянул запах ее мягких волос. Невыносимо соскучился.

Сквозь ткань в живот что-то упруго толкнулось, я опешил и отступил.

Увидел, какой большой стала моя Есения. Моя жена. Она ждет ребенка?

Мысли роились в голове, как пчелы. От другого? От меня? Прошло ведь восемь месяцев и две недели после нашей ссоры. Я считал. Каждый день. Будто это могло помочь все исправить, дать шанс.

Вот он, руку протяни, коснись… Толкается. Боже… За что?

Все происходило, как в туманном сне. Отошли воды, Есения сказала мне, что я не болен. Дед обманул? Ну я поговорю с ним!

Мне не нужны были доказательства, я уже знал это — чувствовал. Мне даже не нужны были подробные объяснения, потому что центром Вселенной стали: она и ее беременность.

Да, я не должен был сомневаться, но все-таки спросил, а жена прорычала, как львица, краснея и тужась:

— Это твоя дочь, идиот!

Моя? Дочь?

Дальше почти ничего не помню, только родные лица мелькающие перед глазами. Кто-то сказал, что дед умер, похлопал меня по плечу, сочувствуя, и пообещал, что я еще успею его похоронить. Потом была злость и боль в кулаке, брошенная фраза Давида: «Не за что» и темный распахнутый взгляд малышки у меня на руках.

Моя дочь. Моя…

—––—

— Даниил, не может Паша быть причастным. Не верю, — я открыл оградку и зашел к деду. Неподалеку и Валери лежала, к ней уже сходил, цветы принес. Те, что я высадил в прошлом году, разрослись пышным кустом и слабо качались от весеннего ветра.

— Ренат, будь осторожен. Мы подали в розыск, но пока нет следов Острова.

— Да почему? Я не понимаю. Зачем ему я и моя жена? За что он Валери убил? — присел на лавочку и оглянулся на соседнюю могилу.

— Ты знаешь, что он твой брат?

— Что?

— Мачеха беременной была, когда твой папа погиб. Так она по-быстрому связалась с богачом Островым, и он воспитывал чужого ребенка.

— Ближе к сути. Я при чем? Мне похождения мачехи не особо интересны, тем более, сейчас.

— В том-то и дело, что Остров после смерти ничего ей не оставил, одни долги, а ты владел большими выгодными угодьями, конефермой. Даже без клада у тебя уже было приличное состояние. Ты подсчитывал хоть раз свои финансы?

Я презрительно фыркнул, переложил телефон на другую сторону, сорвал травинку и смял ее в кулаке.

— Делать мне больше нечего.

— Да знаю я, что ты с деньгами не в ладах, избавляешься от них частенько. К примеру, пока в монастыре жил, ты соседний поселок отстроил, даже небольшую поликлинику там открыл. Если бы люди еще это ценили, а не обсирали тебя в СМИ за старую ошибку.

— Оставь, Дань, пусть чешут языки, мне все равно.

— Раньше ты все вычищал, — подтрунил следователь.

— Это было раньше, — я выбросил смятый колосок и вернул разговор в нужное русло: — Так что там с моим братом?

— У тебя наследников не было, кроме жены и нерожденного ребенка, — продолжал Соколов, — а доказать родство, чтобы претендовать на земли, не составило бы труда. Тесты ДНК и все такое. Дед уже старый да и еще больной, ему все давали не больше года. Твоя мачеха помогла Павлу спланировать все это, мы ее уже допросили, сидит краля в изоляторе, но молчит сучка, не признается, куда ее сыночек рванул. И я переживаю, чтобы мстить тебе не полез, слишком уж все складно и просто закончилось.

— Мда, вот тебе и братец, — я сжал виски пальцами и пропустил мимо ушей, что все еще в опасности. — Я всегда думал, что один. Какой маразм, мне ведь одному все это не нужно. Я бы и даром им все дал, зачем Валери трогать? Ребенка… — я запнулся и сглотнул горький ком.

— А еще Андрэ… — добавил Даня. — Жаль пацана, ведь погиб ни за что. Есения с ним так долго дружила. Он верный был и правильный, мы с ним давненько знакомы были, и я жутко бешусь, когда ублюдки живут, а нормальные люди погибают. Закипаю изнутри и хочется рвать и метать, — он понизил голос, в тоне появились угрожающие нотки.

— Дань, жизнь — сложная штука, — я оглянулся.

Егор крутился около машины, с ним еще двое ребят и неподалеку от меня еще двое.

Да, жизнь — штука неподъемная, но нужно идти дальше.

Сегодня небо было высокое и чистое, нежно-голубое, подлесок вдоль поля густо зазеленел, пахло медом и ванилью — акации зацвели. Весна. Хотелось жить. Дышать свободно и наслаждаться, хотя и печалило, что дедушка больше не с нами, а я не смог с ним нормально проститься.

— Ты мне лучше скажи, Егорушка-богатырь с тобой? — заговорил Даня в трубке. — И еще пару амбалов желательно, потому что я не хочу еще и тебя хоронить, упертого барана.

— Тут они, не волнуйся.

— А Есения с тобой?

— Дома осталась. Инуська приболела, капризничала всю ночь.

— Зубки растут у карапузишки? — смешливо спросил Соколов.

— Скорее всего.

Договорив с другом, я некоторое время сидел возле деда молча, а потом поднял глаза на его выбитый на граните портрет и прошептал:

— Спасибо.

Домой мы вернулись минут через пятнадцать, а когда у ворот послышались выстрелы и крики, я выскочил наружу буквально на ходу. Егор за мной, матерясь, что рискую, но я не слушал.

Бежал вперед на звуки, не чувствуя ног.

Все случилось около плаца, где Костя каждый день тренировал Вороного.

Есения с малышкой в обнимку стояли в окружении охранников, испуганные, дрожащие. Малышка даже не плакала, а только хлопала губами и, не моргая, смотрела на меня распахнутыми голубыми глазами.