Даромила прошла к оконцу, приоткрывая створку. Внизу сбегались к раскрытым воротам мужчины, встречая въехавших во двор всадников. Знакомую сердцу фигуру княжича княгиня узнала сразу, выделив из всех остальных, хоть лица его и не видела, а широкие плечи и сильные руки, что сжимали повод, углядела. В груди дрогнуло. Даромила одёрнула себя, понимая, что улыбается, призывая уняться расплескавшуюся радость, да только от чего-то ещё сильнее заволновалась.

— Чего там? — поднялась Божана, заглядывая в окно. — Вернулись?

Двор всё больше заполнялся людьми — каждый в этом остроге ждал отряд, как прихода весны, потому сбежались встречать чуть ли не всем поселением. В толпе Даромила приметила и Ладимиру, которая выбежала чуть ли не вперёд всех, не покрытая, только коса и мелькнула, стирая совсем улыбку с лица княгини. Княжич спешился, затерявшись в толпе людей да в густоте опускающейся ночи. Поднялся шум вместе с лаем собак и криками детей, все наперебой расспрашивали вернувшихся, и только тут Даромила заметила, что вернулись они одни. Слишком высоко, чтобы услышать хоть что-то, и только доносило обрывки слов «увели» да «ушли», а кого «увели» и кто «ушли», девушка только гадала, но по разочарованным возгласам да рокоту селян, княгиня поняла, что вызволить людей Радима не удалось, а враги не наказаны.

Даромила отвернулась. Божана, увидев, как девушка вдруг омрачилась, отстранилась от окна и опустилась на скамью, выдохнула, продолжая смотреть на улицу:

— Хоть живые.

В голове потемнело, и казалось, глухая стала к окружению, угрюмо сжав губы, пока внизу не поднялся такой гул, будто табун волов запустили, топот множества сапог перемешался с грохотом скамей и столов. А как отлегло, встряхнулась и против воли стала вслушиваться в каждый возглас, вырывавшийся из общего гвалта, от чего внутри всё леденело — не позовёт её с собой княжич, хоть и боялась этого больше всего. Кровь так и стыла в жилах от терзаний, от того, что вдруг позовёт с собой, или напротив — нет. И то, и другое пугало до одури.

Нутро терема не стихало, видно устроили застолье по случаю отъезда доловской дружины. Божана вернулась за свою работу, не зная, чем ещё утешить девушку. Даромила всё вслушивалась в доносившиеся голоса, а потом в светлицу заглянула девица, принеся на широком деревянном подносе еду гостьям. Есть не хотелось совсем, но наставница всё же уговорила, и Даромила съела кусок пирога с грибами, запив квасом. Потом принялась вдруг готовиться ко сну, хоть совсем и не хотелось спать, но ничего, как-то попытается, иначе голова просто лопнет от тягостных раздумий, кои к ночи только сильнее овладевали, набухали, как тесто. Только сон способен помочь забыться хоть на время да утихомирить мысли. Княгиня расправляла постель, а сама всё на дверь смотрела. И зачем ждёт?!

Она стянула повой и верхнее платье, оставшись в исподнем, нырнула под покрывало и, положив голову на руку, наблюдала, сощурив глаза, как колышется огонь лучины. Княжич — он вон какой, все девушки на него засматриваться, не давал покоя юным сердцам чужеземец, а Ладимира так и вовсе глаз не сводит. На кой Даромила ему сдалась, несчастная женщина с не сложившейся женской долей? Странно ещё, что сам не женатый, уж столько красавиц вокруг вьётся, а в своём городище поди и подавно. Вспомнилась и Искра — уж она-то завидная невеста. Даромила вздохнула, закрыла глаза, пытаясь выкинуть всё из головы, но стоило отвлечься, как вновь возвращалась мыслями к тому, что забрало у неё покой. Хорошо бы проснуться завтра и не обнаружить доловцев в остроге. Даромила нахмурилась, а в груди заныло — нет, вовсе не хорошо делалось, как представит, что не увидит больше княжича. Холодный разум всё же взял вверх, и Даромила решила, что лучше будет, если она сама откажется идти с ними в Доловск. Лучше для неё и для него, и хоть как бы от этого гадко и больно ни было, но нужно быть в трезвом уме, не идти на поводу у сердца, которое верно хочет погибели.

Постепенно внизу шум стихал, и только слышалось шуршание от веретена, что вертела в руках повитуха, а потом полилось и тихое пение наставницы, развеивая все смутные тревоги. Даромила ощутила себя как в детстве, когда матушка вот так же пела песни на ночь. Стоило сомкнуть глаза, как утонула в небытии, где мягкий голос обволок, как тёплое молоко, со всех сторон, но голос этот был уже не повитухи, а матушки, и пела она о своей нелёгкой женской доле. Каждое слово камнем падало в самую глубь, медленно опускаясь на дно, покрываясь илом, а дальше глухая пустота…

Кто-то бережно укрыл её озябшие плечи, и Даромила проснулась, едва только разобрала постороннее присутствие и чужой, но волнующий запах. Она открыла глаза и проснулась окончательно, когда в свете тускнеющей лучины различила очертания Пребрана. Уж не снится ли ей? Даромила, хмурясь, сонно оглядела светлицу, обнаруживая, что повитухи нет на месте.

— Её здесь нет, — поспешил оповестить Пребран.

Взяло жуткое стеснение.

— Что же ты, княжич, — Даромила приподнялась, натягивая больше на себя покрывало, поёжилась от взявшей неловкости, — так и будешь приходить, когда тебя никто и не зовёт?

Пребран усмехнулся, продолжая стоять на месте, обводя её взглядом. И пусть находилась она под покровом, а смотрел так, будто и не было на ней ничего. Жар прихлынул к лицу. Захотела прикрыться, подняла руку, да только убрала за ухо выбившиеся из узла волосы.

— Я прихожу, когда меня кто-то ждёт, — ответил он просто. — Или я не прав?

Даромила замерла — и откуда ему-то всё ведомо? Но тут же обругала себя за то, что поддалась на уловку. Он же просто-напросто лукавит, играется, как волк с ягнёнком. Княгиня приподняла подбородок, пытаясь сохранить какую-то твёрдость и невозмутимость, но они тут же разрушились, когда губы княжича растянулись в широкой улыбке, от которой Даромила неожиданно для себя обомлела — улыбка его на загляденье. Да только ей вовсе не смешно. Пребран не стал смущать больше, чуть отошёл к столу, как-то тяжело опустился на приставленный к стенке сундук, и только тогда Даромила поняла, насколько он был уставшим. Сдержала себя, чтобы не броситься в расспросы и как-то помочь, напомнив себе, что не собирается подавать никакого повода. Он, откинувшись спиной и затылком к стенке, повернул к ней голову, которую видно и держать не было сил, и в тлеющем свете лучин Даромила отчётливо разглядела его лицо, которое было в полосах ран. Позабыв обо всём на свете, она вскочила с постели, приблизилась, коснувшись ладонью лица, заставив княжича повернуться ближе к свету, оглядывая беспокойно, а внутри сердце молотом забилось. На лице, шее и руках — везде были порезы.

— Тебе же помощь нужна. На вас напали? Что случилось?

Пребран смотрел на неё и ничего не говорил, а глаза его казались пустыми и в тоже время глубокими, утонуть можно. И когда мужчина коснулся её руки, что так и поглаживала щёку, она, опомнившись, резко отпрянула. Прошла к бадье с водой, торопливо, с излишней суетой подхватив рушник и ковш, и даже не услышала, как мужчина приблизился к ней со спины. Забрав из рук посудину, бросил обратно. Жар его тела окутал спину и плечи, а руки легли на талию, охватив в кольцо. Даромила замерла, затаив дыхание, чувствуя, как ласковые пальцы его прожигают ткань и кожу, и лишь только рвалось дрожащее дыхание, и она судорожно втягивала в себя воздух, пытаясь вместить в грудь как можно больше. Плечо вдруг обожгли губы, уколола щетина, дыхание княжича потревожило пряди волос на шее, от чего прокатилась будоражащая дрожь по спине. В глазах Даромилы мгновенно потемнело, а внутри онемело всё, будто она встала на край обрыва и вот-вот опрокинется в бездну. Она откинула голову на его плечо, позволяя целовать себя, его волосы погладили щёку, и пахли они хорошо, слишком, чтобы о чём-то постороннем думать, только дышать глубже хотелось.