Стрелки часов встретились около семи, когда Эдвард вошел в реанимационное отделение. Медсестра вытянулась по стойке смирно.

—Привет, Татьяна. Как себя чувствует наша пациентка?— Эдвард познакомился со всем персоналом в больнице и помнил всех поименно.

— Все под контролем, вот показатели последних двух часов,— рапортовала Татьяна, подавая ему карточку пациента, заполненную ровным каллиграфическим почерком. У Виктора штат муштровался по армейским законам.

Эдвард надел маску, чистый халат и прошел в палату. Слезы выступили у него на глазах.

—Бедная моя девочка,— прошептал он.— Спящая красавица.

Эдвард проверил показания приборов и присел на стул. Юлина грудь слабо вздымалась под бинтом, и неожиданно Эдвард понял, что увидел на вышивке Элизабет во сне — сердце, что оперировал он сегодня ночью.

—Ты понравилась Лиз. Ради тебя жена даже заговорила со мной,— Эдвард откинул одеяло и проверил обе дренажные трубки, выходившие из Юлиного тела, послушал ее дыхание и снова укрыл. Он поправил на застывшем лице маску аппарата вентиляции легких и коснулся бледного лба ладонью.— Я увезу тебя в Лондон и сделаю все, чтобы ты была счастлива. А пока отдыхай и набирайся сил.

Эдвард вышел из палаты и подошел к посту медсестры.

—Татьяна, никаких посетителей к этой пациентке, кроме меня и Виктора.

—Мы никого не пускаем в реанимацию. Можете не беспокоиться,— она помогла Эдварду снять халат.

—Поверьте, в эти дни вас будут искушать и не раз.

—Поверьте, у нас в охране не мальчики работают,— она показала на кнопку за своей спиной.

Роберт сидел на берегу залива, прислонившись к разбитой деревянной лодке, поросшей мхом и лежащей дырявым дном кверху под раскидистой сосной. Самурай с Саней уехали в Москву, Артур, как всегда, исчез в неизвестном направлении, и он остался один на один со своими мыслями и болью. Зажатая в руке бутылка коньяка почти опустела. Взгляд Роберта бесцельно блуждал по графитово-серому глянцу залива. Вода стекала по лицу, одежда промокла насквозь, но сырость не донимала, он уже не чувствовал ни холода, ни голода. Дожди проливали слезы ручьем, не переставая ни на минуту уже пятые сутки. Ровно столько он не видел Джу.

Роберт понял бесплотность своих попыток проникнуть в реанимацию уже на второй день, когда охрана ночью задержала его с альпинистским снаряжением в рюкзаке на крыше больничного корпуса.

—Ты не понимаешь, что Джулии нужен сейчас покой?— влетел в его комнату Эдвард, вернувшись вечером домой.

—А я не собираюсь перед ней исполнять джигу,— рявкнул Роберт в ответ. Он не мог понять, что творится с отцом, избегавшим с ним встреч. После событий трагической ночи они виделись мельком. Дома Эдвард появлялся редко, а пропуск в больницу Роберту аннулировали. К Виктору он не обращался, понимая, что все устроено с его ведома.

—Я думаю, она не хотела, чтобы ты видел ее такой,— отец сел, ссутулив плечи, и ненависть, вскипевшая в душе Роберта, сошла на нет.

—Учитывая способность Джу влипать в неприятности, я уже начинаю привыкать к ее синякам и выходам в астрал,— буркнул он.

—А я не хочу к этому привыкать, не хочу!— в глазах Эдварда полыхнул огонь, отец стукнул кулаком по столу.— Я хочу сидеть в своей библиотеке и читать Джулии Диккенса, показать ей наших лошадей, научить игре в гольф, но я не хочу больше сжимать в руках ее сердце. Она умерла у меня на столе, ты понимаешь это или нет? Борьба за ее жизнь еще идет, и я не знаю, придет ли она в себя и… какой она придет.

—Что я могу сделать?— У Роберта пересохло во рту.

—Все, что можно, ты уже сделал,— Эдвард повертел в руках его видеокамеру.— Лети в Лондон, мистер репортер. По крайней мере мне не придется переживать еще и за тебя.

Роберт опешил.

—В Лондон? Один? Ловко. Может, уже договоримся наконец, кто будет… читать Джу Диккенса?

—Вечно ты все опошлишь,— Эдвард махнул рукой и встал.

—Прости, отец, я не хотел…

Порывом ветра с Роберта сдуло надетую набекрень кепку, он потянулся за ней и повалился набок. Пустая бутылка выпала из разжатых пальцев. Роберт перевернулся на спину и раскинул руки: «Господи, зачем я снова так нажрался? А все ты, моя любимая… Кэнди… Кэнди… Мне нравится, как Артур тебя называл. Если бы ты знала, как я жду той минуты, когда смогу увидеть тебя, коснуться губами твоих вечно ледяных пальчиков, прошептать на ушко, что люблю и ненавижу тебя, мой маленький хамелеон. Как ловко ты нас всех припутала. Неужели, правда любишь меня, или я все себе выдумал?— Небо бурлило над Робертом, взбивая тучи, как нестираные годами перины.— Сколько же я всего узнал, пока ты умирала! А сколько еще мне неведомо? Твое алиби перекрывает все сплетни и домыслы, но я слишком много повидал, чтобы поверить в столь ангельскую неприкосновенность. Маленькая ложь могла бы родить большие подозрения, но ты ни разу не солгала. И тем подозрительней кажется твоя чистота. Или я ошибаюсь? К черту белый лист. Или ты мне расскажешь все сама, или я…» Поток сознания оборвался позывной мелодией телефона.

—Алле?

—Завтра утром в десять, жду тебя в кабинете Виктора. Пропуск оставят внизу,— Эдвард повесил трубку.

—Да!— Роберт сел на колени и завыл волком, сгребая под себя горстями мокрый, мелкий, царапающий ладони, песок.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

[1] 43 сонет Уильяма Шекспира.

Около десяти Роберт вошел в больницу, где неделю назад оставил Юлю на попечение отца. Голова трещала от выпитого накануне, и он разжился у медсестры на посту таблеткой обезболивающего. С вновь обретенным пропуском в руках он на лифте поднялся на верхний этаж административного корпуса, где располагался в кабинет главврача.