—Это мой отец-то спокойный?— усмехнулся Артур и, включив воду, принялся намыливать посуду.

—У меня сегодня больше вопросов, чем в первый день знакомства. Как хорошо было начинать с белого листа. Но прошлое моей принцессы несется словно снежная лавина с гор, обрастая подробностями и… Все, стоп! Ты прав, не хочу больше ничьих откровений. Если кто про что еще в курсе, оставьте при себе. Я люблю эту девочку. Я даже не знал, что так умею любить.

—Ну хоть у кого-то хватило на это смелости,— буркнул Дмитрий и со второй попытки поднялся.— Арчи, спасибо! Братцы, я спать.

—Роберт, вы с Малым в одной комнате перекантуетесь сегодня. У тебя там и кровать, и диван,— кинул Артур через плечо.— Самурай, сейчас я тебя провожу.

—Спокойной ночи, или что там? Утро?— потянулся Саня и глянул в окно.— Светает уже.

—Всем добра!— Роберт неохотно сполз с подоконника.— Пошли, Малыш, на крыльце воздухом перед сном подышим.

Занимался серый рассвет, когда Саня с Робертом вышли из дома. Тучи отражались в зеркальной поверхности луж, моросил дождь, и легкая туманная дымка парила над землей. Воздух наполнялся ароматами пожухлой листвы и утренней негой осени.

— Как ты думаешь?— Роберт с тоской посмотрел в сторону больницы,— на что Джу рассчитывала, когда затеяла эту заваруху в клубе?

— Судя по нычке в сапогах, она собиралась бежать. Не знаю, насколько она все рассчитала, но шансы у нее были минимальные,— Саня облокотился на перила.— Но они были! А она тебе рассказывала, чем занималась в последнее время? Я имею в виду, кем работала?

Роберт улыбнулся.

— Она сказала, что менеджер по продажам.

— А, ну да, а я арабский шейх,— рассмеялся Саня.

— У тебя теперь есть другие версии?

— Версий может быть много, но нам нужна истина.

— Мне нужна Джулия,— подмигнул ему Роберт,— а все остальное не имеет значения. Плевать, кем и с кем она была до меня…

Роберт толкнул Саню вбок:

— А чудеса бывают. Всё чаще убеждаюсь.

— Я поверю в чудо только в одном случае,— Саня чихнул.— Во, правду говорю! И за чудо я готов бороться.

Роберт тяжело вздохнул, помимо всех проблем, теперь и лучший друг стал для него соперником. Потому он и бравировал из последних сил перед Малышом, хотя внутри него творился полный расдрай. Новый день не принес с собой надежду, что все образуется, а пока еще больше все запутал.

— Пойдем спать,— хлопнул Саня его по плечу.— Будет день, будет пища.

Они добрались до комнаты и рухнули, не расстилая постелей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эдвард остался ночевать в ординаторской, чтобы в любой момент прийти Юле на помощь. Он замертво уснул на диване, положив голову на подлокотник из серого велюра. Будильник ровно в шесть разразился трелью, посреди бумаг, разложенных аккуратными стопочками на столе, дав поспать ему всего нечего. Эдвард подскочил как от пожарной сирены и хлопнул ладонью по кнопке красных, пластиковых часов. За окном стояла непроглядная тьма, сквозь приоткрытую раму доносился шум дождя. Он включил настольную лампу, и мягкий свет озарил белый глянец поверхности стола без единого пятнышка. Тело просило еще отдыха, но душа скулила и рвалась увидеть заострившийся профиль любимого лица, застывшего с усмешкой на губах. Эдвард умылся холодной водой, недовольно поморщившись из-за кольнувшей руку щетины. «Оброс как примат»,— он пригладил волосы перед маленьким зеркалом над раковиной.

Эдварду приснилась Лиз. Фрагменты сна крутились в голове и мешали сосредоточиться, а потому он некоторое время простоял с кипятильником в руке, силясь понять назначение этой железки с проводом и вилкой. Аромат любимого бергамота из раскрытой пачки настойчиво щекотал ноздри, словно пробуждая в нем знание, как вскипятить воду. Когда Эдвард, наконец, наполнил чашку золотисто-коричневатой жидкостью, обрывки сна сложились в одну ясную картину.

Лиз сидела в гостиной Фаррелл-холла, озаренной ярким солнечным светом, за вышивкой алого цветка, и тихонько напевала. Эдвард жаловался ей на Роберта, а она лишь смеялась своим мелодичным, как колокольчик, смехом. Наконец, Лиз сделала последний стежок, обрезала нитку и, встав, протянула ему вышивку.

—Будь счастлив,— ее голос он узнал бы из тысячи.

—Мне очень одиноко без тебя, Лиз.

Эдвард шагнул к ней, но она отстранилась.

—Тогда позаботься об этом цветке,— улыбнулась жена и вышла из комнаты.

Эдвард опустил глаза. На канве темнело нечто странное вышитое черно-красными нитками.

—Каким бы счастьем было для меня — проснувшись утром, увидать воочью тот ясный лик в лучах живого дня, что мне светил туманно мертвой ночью[1], — процитировал Эдвард любимого им Шекспира, отхлебнув из граненого стакана чай. Несмотря на аромат, из-за водопроводной воды напиток показался ужасным.— Значит, ты, Лиз, умываешь руки. Хотя вернее предположить, что сознание подсунуло мне желаемое за действительное.

Эдвард вылил остатки чая и вернулся за стол. Несмотря на свою странность, сновидение пленило его воображение и даже потянуло на воспоминания. Лиз снилась редко, и сегодня во сне она впервые заговорила с ним. Ее голос на всю жизнь остался таким же, как на первом курсе университета. Они познакомились на медицинском факультете в Кембридже. Эдвард столкнулся с будущей женой в анатомичке около ванны с телом в формалине. Не самое романтичное место. Но подобно своему сыну, он сразу понял, что с Лиз у него все сложится иначе, чем с другими девушками. Их роман не был таким молниеносным, как у Роберта. На протяжении учебы отношения больше походили на дружбу, хотя Эдвард четко осознавал, что эта женщина создана для него. Ее мать, дочь эмигрантов из России передала Лиз любовь к русской культуре, а та, в свою очередь, очаровала ей Эдварда. После окончания обучения пара поженилась с благословения обеих семей, и через год у них родился Роберт. Эдвард жил работой, а Элизабет стала и ласковой матерью, и верным помощником в делах. К сожалению, второй ребенок умер не родившимся, и Господь больше не дал им детей. Супруги смирились и направили любовь друг на друга и единственного сына. Эдвард тонко чувствовал жену, а ей хватало одного взгляда, чтобы прочитать в глазах мужа все мысли. Он дорожил отношениями, не позволяя обстоятельствам вмешиваться в их жизнь. Куда бы Эдвард ни отправлялся, семья следовала за ним. Он познал любовь во всех красках и больше ни одну женщину не желал впускать в свою жизнь после смерти Лиз. Он радовался за Роберта, но понимал, что Джулия стала для него больше, чем невестой сына. Она легко, сразу и навсегда вошла в их семью, потерявшую без Элизабет свою целостность.