Об экономике как проблеме насущной, первейшей больше всего писали в те дни в газетах, в том числе и по поводу проходящего в Петрограде съезда, который, как видим, был секретом Полишинеля. Газета «Время», анализируя радикальные требования большевиков, размышляла предметно: «Перед нами стоит еще более жестокая, чем на войне, экономическая борьба. Лишь только перестанут греметь орудия и крейсировать подводные лодки, на всех морях появятся торговые корабли, и на беззащитную, лишенную промышленного позвоночника Россию навалится всей своей неумолимой тяжестью громада дешевых, по сравнению с нашими, иностранных товаров, впереди всех, конечно, пойдут германские изделия. В конце прошлого 1916 года общее вздорожание жизни в Германии выражалось в 65 %, в Англии – в 42, во Франции – в 53, а в России – в 483 %. Из этих цифр вытекает полная невозможность не только конкуренции, но и самого факта существования русской промышленности, ее изделия по себестоимости будут равны произведениям ювелирного искусства, хотя бы речь и шла о простых товарах, как гвозди, подошвы или ситец. И на этом месте Ленин, предлагая развивать существующие отрасли добычи полезных ископаемых, предлагает проект перевода России на положение Китая, Персии или Сиама, откуда лишь вывозят сырье и куда ввозят товары, – но ведь тогда мы станем вечными рабами враждебных, нейтральных и даже союзных нам народов, без всякой надежды на освобождение. Как справятся большевики с этими сложными задачами? Что готовят они для обеспечения себя не только сырьем, но и для товарообмена на равных условиях, для улучшения производства? Уверены ли вожаки большевизма, что их теоретическая программа не окажется на практике ошибкой, обманом, источником тяжелых разочарований для народа? Потому что одно дело бороться за власть путем уличных демонстраций и вооруженных столкновений под прекрасными, но беспомощными лозунгами, а другое – уберечь страну от водоворота самоистребления и гибели». А завершается это щемящее, с надрывом, описание выводом, пожалуй, самым неожиданным для нас теперь: «Почему из-за своей неумной борьбы с русским капиталом, слабым, немногочисленным, перегруженным до крайнего предела налогами, большевики находят возможным губить страну и обрекать ее население на подчинение капиталистам других стран и народов? В этом чувствуется ужас кошмарной и одновременно жалкой ошибки безответственных социалистов».

11.08

В этот день – 29 июля 1917 года по старому стилю – газета «Время» обратилась к религиозной теме. Точнее, к тому, как революционно настроенная часть общества выражала свое отношение к церкви. Статья вышла под заголовком «Поход против православной веры»: «Мы уже сообщали о захвате лучших типографий духовного ведомства – Синодальной в Москве, Киево-Печерской лавры, Троице-Сергиевой лавры и других. Конечно, никаким насилием, самоуправством теперь никого не удивишь, но нельзя не прийти в ужас при ознакомлении с той литературой, которую в этих типографиях стали печатать взамен церковной. Вся она, как на подбор, направлена против православной веры. Очевидно, работа тут шла по заранее выработанному плану и преследовала подорвать главный оплот России – православие, в котором созидалась и крепла страна, становилась могучей и великой». Негодование газеты, кстати, вполне светской, далекой от каких-либо религиозных пристрастий, было вызвано информацией, полученной редакцией от иеромонаха Ираклия, заведовавшего типографией Троице-Сергиевой лавры. Он представил документ, присланный Московским советом солдатских депутатов, в котором в приказном порядке предлагалось напечатать в типографии книги французского философа Жозефа Ренана «Жизнь Иисуса», «Апостол Павел», «Антихрист» и памфлет «Пауки и мухи». Ренан был, что называется, в меру известным историком религии конца XIX века, стоял на позитивистских позициях, близких к идеям толстовства. Исследовал Евангелие как исторический источник и воспринимал Иисуса не как Бога, а как человека, как проповедника. Строго говоря, выражением атеизма это назвать нельзя, но чувства верующих такие издания, безусловно, оскорбляли. Тем более речь шла о приказании синодальной типографии печатать такого рода литературу. Кроме трудов Ренана, иеромонаху Ираклию было приказано напечатать сочинения отлученного от церкви Льва Толстого, а именно исследование четырех Евангелий и брошюру «Христианство и патриотизм», а также две статьи верного ученика Толстого, в тот момент лидера движения толстовцев, Владимира Черткова «Наша революция» и «Страницы воспоминаний». На резонный довод иеромонаха, что синодальной типографии во всяком случае неуместно печатать антихристианскую или сектантскую литературу, председатель издательской комиссии Московского совета Прокофьев ответил так: «Если типография лавры откажется печатать книги, то Совет солдатских депутатов реквизирует типографию». Все это было похоже на заранее спланированную провокацию, потому что вскоре после того, как прозвучали такие угрозы, Прокофьев вместе с прапорщиком Францевичем, членом исполкома Моссовета, явились в лавру с предложением передать принадлежащую ей типографию в аренду Моссовету.

И когда на это был получен резкий отрицательный ответ, типография по приказу Прокофьева и Францевича была явочным порядком захвачена отрядом солдат. И тогда задним числом священнослужителям пришлось оформлять документы на якобы их добровольное согласие передать типографию Моссовету. Завершая свою публикацию, газета «Время» писала: «Теперь, когда Правительство истребляет провокации и все то, что расшатывало в корне благополучие России, особенно следует обратить внимание на вопрос о захваченных типографиях. Проверить, не состоят ли лидеры Моссовета на службе у Ленина или у немцев, которые для борьбы со всем русским, национальным, с его верой и патриотизмом мобилизовали все ресурсы вплоть до литературы и искусства».

14.08

В этот день – 1 августа 1917 года по старому стилю – бывший император Николай и его семья покинули Александровский дворец в Царском Селе. Временное правительство, а главным образом Керенский, получивший чрезвычайные полномочия, пришло к выводу, что в условиях нестабильности лучше будет, если царскую семью увезти куда-нибудь в глубинку России.

Время покажет, что это было роковое решение, которое приведет к трагической развязке. Словно предчувствуя недоброе, Николай Александрович в своем дневнике оставил в тот день необычно обширную запись: «Последний день нашего пребывания в Царском Селе. Погода стоит чудная. Днем работали в саду, срубили три дерева, распилили вчерашние. После обеда ждали назначения часа отъезда, который все время откладывался. Неожиданно приехал Керенский и объявил, что скоро явится Миша (речь о младшем брате царя – великом князе Михаиле Александровиче, которому разрешили проститься с уезжавшими. – Примеч. ред.). Милый Миша вскоре явился в сопровождении Керенского и караульного начальника. Очень приятно было встретиться, но разговаривать при посторонних было неудобно. Мы ходили взад-вперед, все наше окружение сидело на чемоданах. Секрет о нашем отъезде соблюдался так строго, что и автомобили, и поезд были заказаны после нашего отъезда из Александровского дворца. Несколько раз производилась фальшивая тревога – мы надевали пальто, выходили на балкон, возвращались обратно. Исход получился колоссальный по напряжению чувств: Алексею (имеется в виду наследник-цесаревич. – Примеч. ред.) хотелось спать, он то ложился, то вставал, спрашивал