В папке «Разное» содержалась всякая всячина, смесь фактов,слухов, легенд и догадок. Тех фактов, которые они сами признавали фактами, итех легенд, которые они сами признавали легендами. Заметки о деятельностиШтенгера и проповедника, несколько листков о Мефистофеле (то же самое, что яузнал от Штенгера), упоминания о чудовищах, о странных, но неопасных людях,время от времени появлявшихся в городе (типы вроде моего граалящего рыцаря),листок о золотом треугольнике, каждый вечер исчезающем У горизонта в золотойвспышке, статистика рождаемости и смертности, упоминание о Блуждающих, остранных галлюцинациях, временами посещающий людей, – видениях, похожих нате, что преследовали меня в первый день. Всякая всячина…

На знакомство с архивом ушло часа два. Расставив папки, япривел себя в порядок и отправился искать Кати, что было нетрудным дедом,учитывая размеры здания. Я нашел ее в комнате отдыха. Она вскочила навстречу стакой готовностью, смотрела с такой надеждой, словно после работы с бумагамиответы на все вопросы лежали у меня в кармане и осталось эффектно выложить ихна стол.

– Ничего, – сказал я.

– Совсем ничего?

– Ничего я не смог оттуда выжать.

– Ну, тогда пошли, – вздохнула она. – С тобойнаши хотят поговорить.

В кабинете с длинным столом и большим количеством стульев,три четверти которых наверняка никогда не использовались, меня ждали двоемужчин. Кати тихо села в уголке – Отдел в полном составе, кворум на форуме…Один был кряжистый, пожилой, с великолепной бородой, второй – блондин моих лет.Оба производили впечатление серьезных деловых людей, которыми, надо полагать, ибыли. Меня пригласили сесть. Своих имен они не назвали, а мое знали и без меня.

– Итак, вы пришли из мира, где самое малое двестигородов? – непринужденно спросил Блондин.

Второй раз меня здесь подловили.

– Эх ты! – сказал я Кати, вспомнив еевопрос. – Нахватала в Команде…

Она постаралась выглядеть пристыженной и раскаивающейся.

– Спросили бы без подвохов… – огрызнулся я.

– Значит, самое малое двести городов?

– И двести раз по двести раз, – сказал я, –Еще вопросы?

– Вопросов у нас много, – сказал Блондин. –Но есть один, главный, на который мы требуем правдивого ответа, каким бы он нибыл. Какое отношение имеет наш мир к вашему, большому. Поймите, что самыйстрашный, самый унизительный ответ для нас предпочтительнее отсутствия ответа.

Я встал и подошел к окну. За окном пламенели мигающиенеоновые надписи, громко играла музыка, и тротуары кишели людьми, вышедшими заприевшимися однообразными развлечениями и удовольствиями. Тем все было долампочки. Этим – нет.

Не поворачиваясь к ним, вцепившись в подоконник, я началговорить – о том, что мир огромен, от том, как пропал Бауэр и сюда попал я, отом, сколько нелепостей я здесь увидел и как эти нелепости объяснить. О том,кто они такие и откуда взялись. Я говорил и говорил, ни о чем не умалчивая иникого не щадя, а они молчали, я боялся обернуться к ним, перед глазами у меняплясало неоновое многоцветье, и это до ужаса напоминало обычный вечерний городлюбого континента, да и могло ли быть иначе, если этот город синтезирован извсех городов, какие помнил и видел немало почитавшийся по свету Руди Бауэр…

Потом мы молчали все вместе, а когда непереносимыми стали имолчание, и улица в резких неоновых тенях, я рывком обернулся к ним.

Они не хватались за голову и не рыдали – не те люди. Катибыла бледна, но те двое оставались невозмутимыми, и я с уважением оценил это.Не могу со всей определенностью сказать, что у меня хватило бы духу быть стольже невозмутимым, окажись я на их месте…

– Так… – сказал Блондин. – Что ж, где-то этои страшно, где-то – не очень.

– С какой целью это проделано, как вы думаете? –перебил его Бородач.

– Вероятнее всего – Контакт, – сказал я.

– И мы должны гордиться, что на нашу долю выпалавысокая миссия? – с нервным смешком бросил Блондин.

– А почему бы и нет? – сказал я. – Это,знаете ли, многое компенсирует…

– Но что они увидят? – спросил Бородач. –Штенгера? Идиотов-самоубийц? Сытых бездельников?

Он прав, подумал я. Столько нелепостей в этом мире, и если,основываясь на его истории и повседневности, кто-то начнет судить очеловечестве только по нему… Да если еще какой-нибудь негуманоид, со своейлогикой и своими представлениями о Разуме… Преспокойно можно наломать Дров, икто поручится, что уже не наломали?

– Значит, мы попросту марионетки? – спросилаКати. – Куколки?

– А вот это вряд ли, – сказал я. – Я тебя неутешаю, ты не думай. Все говорит за то, что вмешательство в вашу жизньограничилось вашим созданием. Дальше вы шли сами. Ну и что из того, что у васза плечами нет тысячи лет истории и тысячи поколений предков? Главное – ЧТО выделаете и КАК вы это делаете. Если бы я сомневался, что вы люди, я вернулся бына теплоход, не нарушая приказов. Я, как вы могли заметить, остался. Вы вряд липоймете, чего стоит офицеру с безупречной репутацией нарушить приказ…

– Зачем вы остались? – спросил Бородач.

Я изложил свой план – рискованный, авантюрный чуточку ибезусловно опасный для того, кто станет претворять его в жизнь, то есть дляменя. При всех своих недостатках мой план обладал несомненным достоинством: онбыл единственным, другого попросту не существовало. Прежде всего нужно былоостановить глупую войну, вызвать такие изменения, которые не смогут пройтинезамеченными, встряхнуть лабораторный стол так, чтобы экспериментаторы неузнали его…

– Ну, и что вы обо всем этом думаете? – спросил я.

– Ничего пока, – сказал Бородач. – Мы какследует разберем все «за» и «против», свяжемся с Ламстом, потому что без негоне обойтись. Попробовать безусловно стоит. Те, кто пробовал до вас, не зналтого, что знаете вы…

Кати проводила меня до комнаты отдыха.

Не зайди она туда следом за мной, ничего бы и не было,наверное, но она зашла, и полумрак, как это всегда бывает, действовалподбадривающе, внушая хорошее такое ощущение свободы и вседозволенности, –поскольку мы взрослые люди, должны трезво смотреть на некоторые вещи, и точно знаем,чего хотим…

Я обнял ее, и получилось неловко, потому что она стояла комне боком. Она не пошевелилась, я повернул ее лицом к себе и попыталсяпоцеловать, успел только наклониться к ее лицу, а в следующее мгновение ужеспиной вперед летел на диван, и взорвавшаяся под ложечкой граната разлетеласьна миллион острых крючков, раздиравших живот и перехвативших дыхание.

Она не ушла и не зажгла свет, за это я был ей благодарен. Нехватало только моей физиономии при ярком свете и чтобы она ее видела.

– Ну зачем же так? – спросил я, когда крючковпоубавилось. Заехала бы по физиономии, как принято в цивилизованных странах.Что я вам – дверь? Стучит каждый, кто хочет.