– Нет, нет, конечно, меньше. Вы с ними знакомы, и, можетбыть, даже сама Наталья Николаевна вам не раз передавала свои мысли на этотсчет; а это для меня главное руководство. Вы можете мне много помочь; дело жекрайне затруднительное. Я готов уступить и даже непременно положил уступить,как бы ни кончились все прочие дела; вы понимаете? Но как, в каком виде сделатьэту уступку, вот в чем вопрос? Старик горд, упрям; пожалуй, меня же обидит замое же добродушие и швырнет мне эти деньги назад.

– Но позвольте, вы как считаете эти деньги: своими или его?

– Процесс выигран мною, следственно, моими.

– Но по совести?

– Разумеется, считаю моими, – отвечал он, несколько пикированныймоею бесцеремонностью, – впрочем, вы, кажется, не знаете всей сущности этогодела. Я не виню старика в умышленном обмане и, признаюсь вам, никогда не винил.Вольно ему было самому напустить на себя обиду. Он виноват в недосмотре, внерачительности о вверенных ему делах, а, по бывшему уговору нашему, занекоторые из подобных дел он должен был отвечать. Но знаете ли вы, что даже ине в этом дело: дело в нашей ссоре, во взаимных тогдашних оскорблениях; однимсловом, в обоюдно уязвленном самолюбии. Я, может быть, и внимания не обратил бытогда на эти дрянные десять тысяч; но вам, разумеется, известно, из-за чего икак началось тогда все это дело. Соглашаюсь, я был мнителен, я был, пожалуй,неправ (то есть тогда неправ), но я не замечал этого и, в досаде, оскорбленныйего грубостями, не хотел упустить случая и начал дело. Вам все это, пожалуй,покажется с моей стороны не совсем благородным. Я не оправдываюсь; замечу вамтолько, что гнев и, главное, раздраженное самолюбие – еще не есть отсутствиеблагородства, а есть дело естественное, человеческое, и, признаюсь, повторяювам, я ведь почти вовсе не знал Ихменева и совершенно верил всем этим слухамнасчет Алеши и его дочери, а следственно, мог поверить и умышленной кражеденег... Но это в сторону. Главное в том: что мне теперь делать? Отказаться отденег; но если я тут же скажу, что считаю и теперь свой иск правым, то ведь этозначит: я их дарю ему. А тут прибавьте еще щекотливое положение насчет НатальиНиколаевны... Он непременно швырнет мне эти деньги назад.

– Вот видите, сами же вы говорите: швырнет; следовательно,считаете его человеком честным, а поэтому и можете быть совершенно уверены, чтоон не крал ваших денег. А если так, почему бы вам не пойти к нему и не объявитьпрямо, что считаете свой иск незаконным? Это было бы благородно, и Ихменев,может быть, не затруднился бы тогда взять свои деньги.

– Гм... свои деньги; вот в том-то и дело; что же вы сомной-то делаете? Идти и объявить ему, что считаю свой иск незаконным. Да зачемже ты искал, коли знал, что ищешь незаконно? – так мне все в глаза скажут. А яэтого не заслужил, потому что искал законно; я нигде не говорил и не писал, чтоон у меня крал; но в его неосмотрительности, в легкомыслии, в неуменье вестидела и теперь уверен. Эти деньги положительно мои, и потому больно взводитьсамому на себя поклеп, и, наконец, повторяю вам, старик сам взвел на себяобиду, а вы меня заставляете в этой обиде у него прощения просить, – этотяжело.

– Мне кажется, если два человека хотят помириться, то...

– То это легко, вы думаете?

– Да.

– Нет, иногда очень нелегко, тем более...

– Тем более если с этим связаны другие обстоятельства. Вот вэтом я с вами согласен, князь. Дело Натальи Николаевны и вашего сына должнобыть разрешено вами во всех тех пунктах, которые от вас зависят, и разрешеновполне удовлетворительно для Ихменевых. Только тогда вы можете объясниться сИхменевым и о процессе совершенно искренно. Теперь же, когда еще ничего нерешено, у вас один только путь: признаться в несправедливости вашего иска ипризнаться открыто, а если надо, так и публично, – вот мое мнение; говорю вампрямо, потому что вы же сами спрашивали моего мнения и, вероятно, не желали,чтоб я с вами хитрил. Это же дает мне смелость спросить вас: для чего выбеспокоитесь об отдаче этих денег Ихменеву? Если вы считаете себя в этом искеправым, то для чего отдавать? Простите мое любопытство, но это так связано сдругими обстоятельствами...

– А как вы думаете? – спросил он вдруг, как будто совершенноне слыхал моего вопроса, – уверены ли вы, что старик Ихменев откажется отдесяти тысяч, если б даже вручить ему деньги безо всяких оговорок и... и... ивсяких этих смягчений?

– Разумеется, откажется!

Я весь так и вспыхнул и даже вздрогнул от негодования. Этотнагло скептический вопрос произвел на меня такое же впечатление, как будтокнязь мне плюнул прямо в глаза. К моему оскорблению присоединилось и другое:грубая, великосветская манера, с которою он, не отвечая на мой вопрос и какбудто не заметив его, перебил его другим, вероятно, давая мне заметить, что яслишком увлекся и зафамильярничал, осмелившись предлагать ему такие вопросы. Ядо ненависти не любил этого великосветского маневра и всеми силами еще преждеотучал от него Алешу.

– Гм... вы слишком пылки, и на свете некоторые дела не такделаются, как вы воображаете, – спокойно заметил князь на мое восклицание. – Я,впрочем, думаю, что об этом могла бы отчасти решить Наталья Николаевна; вы ейпередайте это. Она могла бы посоветовать.

– Ничуть, – отвечал я грубо. – Вы не изволили выслушать, чтоя начал вам говорить давеча, и перебили меня. Наталья Николаевна поймет, чтоесли вы возвращаете деньги неискренно и без всяких этих, как вы говорите,смягчений, то, значит, вы платите отцу за дочь, а ей за Алешу, – одним словом,награждаете деньгами...

– Гм... вот вы как меня понимаете, добрейший мой ИванПетрович. – Князь засмеялся. Для чего он засмеялся? – А между тем, – продолжалон, – нам еще столько, столько надо вместе переговорить. Но теперь некогда.Прошу вас только, поймите одно: дело касается прямо Натальи Николаевны и всейее будущности, и все это зависит отчасти от того, как мы с вами это решим и начем остановимся. Вы тут необходимы, – сами увидите. И потому, если выпродолжаете быть привязанным к Наталье Николаевне, то и не можете отказаться отобъяснений со мною, как бы мало ни чувствовали ко мне симпатии. Но мыприехали... A bientôt. [17]

Графиня жила прекрасно. Комнаты были убраны комфортно и совкусом, хотя вовсе не пышно. Все, однако же, носило на себе характер временногопребывания; это была только приличная квартира на время, а не постоянное,утвердившееся жилье богатой фамилии со всем размахом барства и со всеми егоприхотями, принимаемыми за необходимость. Носился слух, что графиня на летоедет в свое имение (разоренное и перезаложенное), в Симбирскую губернию, и чтокнязь сопровождает ее. Я уже слышал про это и с тоскою подумал: как поступитАлеша, когда Катя уедет с графиней? С Наташей я еще не заговаривал об этом,боялся; но по некоторым признакам успел заметить, что, кажется, и ей этот слухизвестен. Но она молчала и страдала про себя.