Когда просочились первые сведения о возвращении Иерусалима, весь Утремер охватила безудержная эйфория. В один миг Фридрих превратился из вероломного дьявола в христианского героя. Во всех городах звонили колокола, в церквях проводились благодарственные молебны, а многие доверчивые люди на улицах искренне плакали. Когда же постепенно стали проясняться детали, радость сменилась озадаченностью, а затем и ужасом.

Сказать, что Иерусалим оказался в руках христиан, можно было только с очень большой натяжкой. Они не имели никакой власти над значительной частью населения, не контролировали многочисленные святыни и никоим образом не могли ограничить вход в город. Что еще хуже, христианам запрещалось отстраивать городские стены, при том что в стратегическом плане город был изолирован. С Утремером его связывала лишь узкая полоска земли, которую соседи могли перекрыть по первой прихоти. Из-за новых условий договора Иерусалим стал практически беззащитен. Вместо великой победы получилась некая дипломатическая мистификация.

То, что аль-Камиль публично хвастался своим «диптриумфом», тоже не способствовало улучшению ситуации. Он распылил весь крестовый поход за смешную цену в «несколько церквей да порушенных домов. Все святыни, – заверял он публику, – останутся в руках мусульман и ислам будет процветать, как и раньше». Так или иначе, обещал в итоге султан, он обязательно «очистит» Иерусалим от христиан, когда истечет срок мирного договора.

Невозможно вообразить, что еще мог бы сделать Фридрих, давно скомпрометировавший себя и оказавшийся после этого в весьма затруднительном положении. Но тот договор подписывал человек, которого больше интересовала не столько прочная стабильность Утремера, сколько коронация. Он, наконец, получил именно то, что хотел, и, не теряя времени, тут же взялся планировать пышную церемонию в храме Гроба Господня.

Патриарх Иерусалима, вполне ожидаемо, категорично отказался иметь к этому хоть какое-то отношение. Когда Фридрих, проигнорировав его, все же вошел в ворота, патриарх наложил на город интердикт[139]. Теперь каждый, кто примет участие в церемонии или иным образом окажет императору поддержку, тоже будет отлучен от церкви.

События, имевшие место впоследствии, стали одной из самых странных страниц за всю историю крестовых походов. Утром 18 марта 1229 года Фридрих II Барбаросса вошел в самый священный храм города и обнаружил его совершенно пустым. Каким бы шатким ни было подписанное им соглашение, он в одиночку достиг цели, заявляемой каждым крестовым походом, и освободил Иерусалим. Но великая победа принесла с собой привкус горечи, потому как и у христиан, и у мусульман сложилось впечатление, что предводители их предали. Сам Фридрих представлял собой ходячее противоречие – отлученный от церкви «враг веры», в то же время возглавивший священную миссию во благо этой самой церкви, которая могла даровать прощение грехов.

Чтобы провести обряд коронации, да и просто отслужить мессу, в храме не было ни души, но Фридрих не намеревался ни от чего отказываться. Лишний непокорный жест лишь украсит легенду о нем. Когда германские солдаты, вошедшие вместе с ним в храм, выстроились, он надел императорскую корону и провозгласил себя королем Иерусалима. Никакой радости это ему, впрочем, не принесло. Ситуацию усугубляло неприкрытое презрение, которое питали друг к другу император и его новые подданные. На следующий день он покинул город, чтобы больше никогда не возвращаться.

В Акко Фридрих прибыл в отвратительном расположении духа. Благодарности от граждан Утремера он не ожидал, но как минимум надеялся на уважение. Больше всего его оскорблял Иерусалимский патриарх, даже не пытавшийся скрывать свои чувства. Этот несносный человек раньше самого Фридриха приехал в Акко и сплотил против него тамошнюю знать.

У императора не было настроения терпеть подобное неподчинение. Он вызвал к себе патриарха и гневно приказал признать его королем. Тот, разъяренный ничуть не меньше, в ответ заорал, что не подчиняется приказам предателей. Это стало последней каплей. Фридрих захватил город и приказал своим солдатам вышвырнуть из него всех, кто откажется признать его законным королем Иерусалима. Тех, кто пытался протестовать, подвергли публичной порке, а патриарха посадили под домашний арест. Дальнейшее нарастание напряженности между имперскими силами и местными жителями предотвратило только всепоглощающее желание Фридриха как можно быстрее уехать домой.

За время его отсутствия в Европе Григорий IX развил бурную деятельность. Он набрал армию, по случаю отдав ее под начало Иоанна де Бриенна, низвергнутого иерусалимского короля и тестя Фридриха. Папское войско ворвалось на территорию юга Италии, принадлежавшую императору, так что до победы ему оставалось буквально несколько шагов.

1 мая 1229 года, всего через десять месяцев по прибытии в Святую землю, Фридрих поднял паруса и отправился домой. В приступе злобы, а также из желания убедиться, что они не нарушили условий подписанного соглашения, он предварительно уничтожил все оружие и осадное оборудование, которое только смог найти. Граждане, со своей стороны, не оставили сомнений касательно собственного мнения об императоре. Проход к его флагманскому кораблю больше напоминал поспешное отступление, нежели достойную процессию. На протяжении всего пути его освистывали, забрасывали навозом и протухшими внутренностями животных.

Для столь странного крестового похода это был весьма подходящий конец. На первый взгляд Фридрих, казалось, добился успеха. Преодолев противодействие со стороны большей части христианского мира, Утремера и ислама, он каким-то образом умудрился выторговать себе Иерусалим, сделав то, что не удавалось ни одному другому крестовому походу (за исключением Первого). Иерусалим, Вифлеем и Назарет опять стали христианскими городами.

Но в любых значимых отношениях все эти победы были попросту лишены смысла. Данный крестовый поход изначально служил исключительно личным целям Фридриха. Утремер, как и Иерусалим, он оставил совершенно беззащитным, да еще и в состоянии глубокого раскола.

Коронация, которой он так упорно добивался, вряд ли стала для него таким уж большим утешением. Уже через год солдаты, которых он оставил блюсти его интересы, развязали полномасштабную гражданскую войну. А через десять лет Иерусалима попросту не стало – вместе с любыми следами влияния Фридриха.

Все эти события сильно подмочили его репутацию. По прибытии в Левант он столкнулся со стеной недоверия; по выражению летописца той эпохи, его «ненавидели, порочили и проклинали». Он нанес делу христианства непоправимый ущерб и ничего при этом не приобрел.

От полного коллапса Утремер спасло то, что не раз спасало и раньше, – распри в лагере мусульман. Теперь, когда жизнь христианской Палестины явно поддерживалась искусственно, настоятельная необходимость сражаться с неверными в огромной степени сошла на нет. Каирского султана куда больше привлекало завоевание Дамаска, нежели возможность окончательно добить жалкие остатки государств крестоносцев.