Вильбушевич хихикнул неожиданно тоненьким, совершенно мальчишескимсмешком, но тут же сконфузился и заел его маслиной – наконец-то отыскалосьнечто соленое среди этого изобилия приторных сластей! Мы со Смольниковым тоженакололи маслины на остренькие деревянные палочки, напоминающие зубочистки, нотут Лалла оторвалась от еды, облизнулась, сразу сделавшись похожей не наптичку, а на кошку, которая накушалась именно что хорошеньких птичек.

– Полагаю, вы уже сыты, дорогие гости? – осведомиласьона с интонациями радушной хозяйки. – Ну а коли так, самое время поразвлечься!Дай-ка мне закурить, Гошенька!

Названный с самым невозмутимым видом вынул серебряныйпортсигар очень модного рисунка: в полоску. Одна полоска была блестящая, другаяматовая. Раскрыл его, и оттуда пряно запахло хорошим табаком.

Лалла взяла папироску и вставила ее в янтарный мундштук,который был цепочкой прикреплен к ее поясу. В это время Смольников достал«вечную спичку» – насколько мне известно, это был предмет зависти егосослуживцев. Мне давно хотелось увидеть поближе это чудо техники, и, после тогокак Лалла сладко затянулась дымом, я попросила у Смольникова посмотретьзабавную редкость поближе. Вильбушевич разглядывал ее с не меньшим интересом.

– Никогда не видел настоящую зажигалку! – пробормоталон восхищенно.

Чудо техники представляло собой небольшой прямоугольник изметалла, сделанный в виде записной книжечки. «Обрез» был покрыт каким-тосоставом, видимо, серным. Внутри был налит бензин, а сбоку прикреплен маленькийсеребряный карандашик. Смольников чиркнул «карандашиком» об «обрез», и наверху«карандашика» загорелся огонек, который потом пришлось задуть. Оказывается,внутри «карандашика» была вставлена металлическая «спичка», в расщепленнойголовке которой находилась ватка, пропитываемая бензином. На самом деле всепросто, но ведь все великие изобретения кажутся на поверку простыми!

Увидев, что внимание отвлечено от нее, Лалла сноваобиделась. Вскочила, схватила с одного из кресел лежащую там гитару с шелковымбантом и бойко ударила по струнам:

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,

Ударом веера толкнула ты небрежно.

И трещина едва заметная на ней

Осталась…

У нее был очень приятный голосок, который, к несчастью, то идело срывался и как бы плыл, напоминая саму хозяйку, которая весьма нетвердостояла на ногах и покачивалась.

С той поры прошло не много дней,

Небрежность детская твоя давно забыта,

А вазе уж грозит нежданная беда!

Увял ее цветок, ушла ее вода…

Не тронь ее – она разбита!

– Потехе час, но время и дело делать, – схватив меняпод локоть, прошипел в ухо Смольников. – Вон там, за лестницей, нужник, асбоку, за занавеской, дверь во вторую половину дома. К Вильбушевичу. Быстротуда, а я пока отвлеку Лаллу и доктора. Будь осторожна: куда-то исчезлакухарка. Не наткнись на нее. Если что, скажешь, мол, заблудилась. Давай, бегом,туда и обратно!

И он чувствительно – и уже привычно – подтолкнул меня в бок.Я полетела стремительно, словно тополиная пушинка, подхваченная ветром, и такаяже послушная, решив приберечь возмущение бесцеремонностью и вопиющейфамильярностью товарища прокурора на потом. Сейчас он совершенно прав: временитерять нельзя!

Из холла неслось тягучее:

Так сердца моего коснулась ты рукой —

Рукою нежной и любимой, —

И с той поры на нем, как от обиды злой,

Остался след неизгладимый.

Я сразу нашла дверку и проскользнула в узкий темныйкоридорчик. Резкий запах ожег мне ноздри.

Оно, как прежде, бьется и живет,

От всех его страданье скрыто,

Но рана глубока и каждый день растет…

Не тронь его: оно разбито!

Я закрыла за собой дверь, и голос Лаллы словно отрезало.Впрочем, знаменитый романс уже допет. Сердце разбито, а вокруг меня зверскипахнет карболкой. Ничего себе, прямо будто в госпитале после плановойдезинфекции! Неужели Вильбушевич ведет прием на дому? Вроде бы всезнайка Рублевговорил, что доктор арендует кабинет на многолюдной Покровской улице, в домеХромова… Но тогда почему запах карболки царит в доме, где он не практикует, апросто живет? Или Вильбушевич такой уж маньяк дезинфекции и чистоты? Но ведьневозможно жить, беспрестанно дыша таким воздухом! Или он сам и его прислугауже ко всему привыкли? А может быть… может быть, здесь все мыли карболовойкислотой для того, чтобы уничтожить другой запах – запах крови?..

У меня мороз по коже прошел. Наверное, это очень страшно –жить с сознанием, что ты убил человека. Причем зверски убил… Леди Макбет,помнится, все пыталась отмыть руки, которые чудились ей окровавленными. АВильбушевича, может статься, преследует запах крови.

И вдруг у меня в памяти воскресло описание того мужчины,которого истопник Олешкин видел в вагоне с окровавленными рогожными кулями.Худощавый, на учителя похож… Вильбушевич мог быть похож на кого угодно, нохудощавым его не назовешь, даже зажмурясь. Значит, это не он был там, в вагоне?То есть в убийстве Сергиенко замешан еще какой-то человек, кроме доктора? Иливовсе убийца – кто-то другой, а доктор даже не участвовал в сем?

А, что проку гадать. Надо осмотреться, да поскорей. Времениу меня не больно-то много.

За окном уже давно смерклось. Я в задумчивости оглядывалась.Дом Марковой, как я давно заметила, был электрифицирован, вполне можно щелкнутьвыключателем – и комнаты зальет свет. Видно будет, конечно, лучше, но тогда ужточно не удастся в случае чего сделать вид, будто я заблудилась.

Я постояла, зажмурясь. Это всегда помогало мнесосредоточиться.

Предположим, Вильбушевич все-таки заманил Сергиенко в дом иубил его. И расчленил тело. Вряд ли он делал это в гостиной или спальне, гдеполы устланы коврами. Для такого жуткого дела больше всего подошла бы кухня сдеревянным полом, который легко отмыть, если он крашеный, или отскоблить ножом,если там голые доски. Значит, мне нужно поскорей отыскать кухню. Как?

Я принюхалась – и вскоре уловила среди унылого запахакарболки другой: живой, жирный, масляный. Кажется, у доктора нынче на ужин былижареные котлеты. Ну что ж, тогда, значит, он не упадет в голодный обморок послезастолья у Евлалии. Может быть, предусмотрительный Смольников наелся надорожку, и я одна страдаю от голода?

Нет, сейчас мне отнюдь не до чревоугодия!