– Алена, успокойтесь, – сочувственно проговорилДенисов, осторожно обнимая ее за плечи. – Ну, не повезло нам с вами,второе дежурство – и смерть. Может быть, уже хватит впечатлений набираться,пора передохнуть немного?

Он не понимал! Она тоже понимала не до конца, но должна былаоб этом хоть кому-то сказать.

– Вы что, не слышали, что он говорил, этот человек? – струдом выдохнула Алена. – Он кодировался! Кодировался два месяца назад! Исегодня он умер. А те люди, которые умирали в пятницу? Я слышала потом,вечером, статистику по телевизору: не меньше пяти случаев самоубийств! Помните?Тот, который сбросился с балкона, – кодировался от алкоголизма. Поливанов,который убил себя ножом, – он тоже кодировался от курения! Еще кто-то… Яуверена, что, если бы точно разузнать, оказалось бы, что и тот, кто под трамвайкинулся, тоже кодировался… И Нонна, Нонна!

– Какая Нонна? – спросил Денисов, который по-прежнемуничего не мог уразуметь и смотрел на трясущуюся Алену чуть ли не испуганно.

– Это знакомая нашей Светы. Она кодировалась от алкоголизмадва месяца назад. И Калужин – тоже два месяца назад! Два месяца! Да! И потелевизору говорили… вспышки самоубийств – через два месяца! Тут естьзакономерность, есть!

– Калужин умер своей смертью, – сочувственновглядываясь в ее лицо, проговорил Денисов. – Вы это сами видели.

Он привлекал Алену все ближе и ближе, и вот она прижаласьщекой к его халату, а его прохладные пальцы осторожно ерошили ей волосы назатылке.

Ей было страшно, ей было жутко и тошно от того, чтосложилось в голове, однако при всем при том хотелось стоять так, не двигаясь,чувствуя его руки на своем теле, греясь его теплом, вдыхая его запах.

Как странно – в самый жуткий момент жизни вдруг понять, чтотебе нужен именно этот человек… Странно – думать о возможности илиневозможности счастья, когда люди кругом умирают от чьего-то злодейства.

От злого умысла? От сознательного преступления? Или простоот самонадеянной дури черт знает что возомнившего о себе колдуна-самоучки?..

– Алена, вы сами не понимаете, что сейчас сказали, –перебил ее размышления шепот Денисова. – Знаете, как говорят, –опасно искать ученым взглядом то, чего бы найти хотелось! Такие страшныедомыслы! Калужин умер от отека легких, который внезапно развился на почвекрупозного воспаления. Он этот отек спровоцировал тем, что спустился вниз,дверь нам открыть. Вдобавок этот его микроинфаркт… А вы невесть что нагородили,вон как себя завели. Нельзя так, милая. Не надо! Следует себя беречь! Жизнь побольшей части бессмысленна. А вы пытаетесь найти в ней порядок, закономерность.И только изводите себя напрасно. Это ваша профессия накладывает отпечаток…

Алена отпрянула:

– При чем тут профессия? Калужин фактически сам себяприкончил, потому что вовремя не обратился к врачу. И вы же сами сказали: онспровоцировал отек легких тем, что спустился вниз, дверь нам открыл. Это тожесамоубийство, только не явное, а скрытое, непрямое!

– Денисов! – послышался Любин голос. – Тебя тутзовут срочно, слышишь?

Денисов разжал руки так поспешно, словно только и ждал этогокрика. Лицо его, только что смягченное тревогой, вмиг сделалось по-прежнемурезким, напряженным. Он ушел, даже не взглянув на Алену, и она сама обхватиласебя руками: словно бы подуло со всех сторон!

– Может, хватит маяться дурью и вешаться человеку нашею? – послышался угрюмый голос за спиной.

Алена, обернувшись, дикими, испуганными глазами уставиласьна Виктора Михайловича, неслышно подошедшего сзади. В руках у него быламонтировка и промасленная ветошка. Наверное, он что-то ремонтировал.

– Что? – тупо переспросила Алена. – Что высказали?

– Что слышала! Смотреть противно, корчишь из себя… ШерлокХолмс в юбке! Нагородила хе…ни какой-то, а все лишь бы с мужиком потискаться.Еще чуть-чуть – и в штаны к нему залезешь. Посмотри на себя, ему тридцать пятьвсего, ты его лет на десять старше! У него ребенок маленький, жена молоденькая,красивенькая, сама докторша, из докторской семьи, и брат ее врач знаменитый…Чего ты к ним лезешь? Куда лезешь?! Писа-тельница!

И Суриков добавил такую рифму, что даже мат Денисова вмашине показался детским лепетом.

Алена задохнулась. Кровь прилипла к лицу – даже щекизащипало! Кое-как справилась с дыханием, с голосом. Все это еще надо пережить,но – через некоторое время. Сейчас главное – сохранить достоинство.

Она смотрела в полные ненависти глаза шофера. Ужасно хотелосьзаплакать, но этого уж точно нельзя было себе позволить. Надо бросить что-тотакое… уничтожающее! Чтоб убить хама на месте!

Повела глазами на монтировку:

– Это вы для меня припасли? Не стоит пачкать руки в крови, яи так ухожу.

– Наконец-то осчастливила! – хмыкнул отнюдь неуничтоженный, вполне живой и торжествующий хам и сплюнул Алене под ноги.

Мы повернули под лестницу и оказались в просторной гостинойили столовой, мне затруднительно было определить. Более всего эта комнатанапоминала то, что в современном обиходе стали называть холлом. Это зал,заставленный мебелью без особенного назначения, а просто как бы для того, чтобыпоказать пристрастия хозяйки. Основным пристрастием Евлалии, как мнепоказалось, было посиживать в неудобных, слишком высоких или слишком низкихкреслах и смотреться в зеркала. Их было не меньше десятка, как висячих, так итрюмо, а также качающихся в неких забавных стояках, и оттого чудилось, чтогостей в комнате тоже добрый десяток, и все они – кряжистые, невысокие, оченьширокоплечие и лысые мужчины, одетые весьма вольно – в штучные пиджакисветло-песочного цвета. На самом же деле, как вскоре выяснилось, это был всеголишь один господин, с трудом выползший при нашем появлении из приземистого,напоминающего раскоряченную лягушку кресла. Каждое его движение сопровождалосьощутимым запахом карболки [16].Вот уж правда: доктора за версту учуешь.

– Господа, извольте познакомиться, – капризным, чуточкунасмешливым голоском произнесла Лалла. – Сосед мой, доктор медицины ВиллимЯнович Вильбушевич. А это – мой старинный и очень близкий приятель ЖоржСмольников, служащий пароходной конторы «Кавказ и Меркурий». Также и невестаего, девица Ковалева.