– И что с того? – произнес он безразличным голосом. – У тебя есть деньги, а у меня нет кода. Мы не договоримся…

Лев Давидович произнес код доступа и снова впал в забытье, а когда пришел в себя, то понял, что по-прежнему лежит в собственном кабинете. Впрочем, дверь теперь оказалась закрытой. Это говорило лишь об одном. Его оставили одного. И Большов решил, что надо ползти к дверям – ближе к людям, на вольный воздух. А когда добрался до цели, то понял, что обе створки чем-то подперты снаружи.

Силы его покидали, но одна мысль не давала покоя. Он так и не связался с сыном – то времени не было, то сын был недоступен. Так и жизнь пролетела в связи с недоступностью… Большов сунул руку в карман, нащупал телефон. Оставалось нажать кнопку – и сообщение улетит к сыну.

– Сделай их, Володенька… – прошептал он. – Теперь-то уж точно известно: ворье кругом расплодилось…

Он нажал кнопку телефона и выпустил его из рук.

Железная клетка неслась над волнистой лесной глухоманью. Римов, держась одной рукой за стальной прут, другую подтягивал к краю площадки полудохлых андроидов и сбрасывал вниз через распахнутую дверь. А те шевелились, начиная приходить в себя после удара электрическим током. Последний из них, почуяв, что дело неладно, уцепился ногой за стальной прут. Но это ему не помогло: Кошкин дернул на себя его стопу, и Римов избавился от врага.

Светило солнце. Вертолет нес их дальше от города, виляя среди возвышенностей, потом завис над водохранилищем. Кошкин узнал эту местность – и дамбу, и пруд, и ручей.

Вертолет подлетел к дамбе, опустил клетку на землю, дождался, пока Римов с Кошкиным выйдут из нее, затем поднял конструкцию. После этого отклонился к водохранилищу, собираясь, вероятно, избавиться от клетки, но потом передумал и, петляя меж гор, улетел в восточном направлении.

Кошкин, шагая на полусогнутых, двинулся от дамбы в низину. Римов, щелкая зубами от холода, шагал следом. И вскоре они оказались в бывшем офисе бывшего конструктора Машины, оглядывая окрестности и тихо радуясь. В руках у каждого была походная армейская кружка с разбавленным спиртом и куском твердой, как палка, охотничьей колбасы. Они чокнулись и выпили, кто сколько мог. Они пили за себя, за Шендеровичей, а также за Машеньку – она ведь тоже была на представлении. И если б не ее посох, то еще неизвестно, к чему бы привел полет в обществе гладиаторов.

– Она рисковала, – сказал Кошкин. – Ее могли опознать на входе, но она молодец, она не могла по-другому…

– Шендеровичи… тоже… молодцы… – заикаясь, продолжил Римов. – Шендеровичи – это наше все… Без них нас бы точно… скормили… кы-кы… крокодилам…

Кошкин после выпитого слегка успокоился. На нем теперь были солдатские брюки и куртка, а также короткие сапоги. Римов был точно в таком же облачении. Потом они стали спорить. Кошкин не мог понять, как Римов мог дойти до жизни такой, что его едва не скормили крокодилам. Он называл его лишь по имени и даже не мыслил назвать иначе, в то время как Римов вдруг стал называть его по имени-отчеству.

– Поживем здесь, оглядимся, а там видно будет, Владимир Львович.

Кошкин задумался. Из головы не выходили Жердяй с Виноградовым. Эти господа, услышав топот «караула», где-то прятались до сих пор. Возможно, они мотались по подземелью и в любой момент могли ударить в спину. Забыть о них – равносильно головотяпству, и он рассказал об этой истории – вплоть до избавления от наручников в подземелье.

– Это ты правильно сделал, что рассказал… – произнес Римов. – Надо осмотреться, а с этим пока завяжем.

Он отставил в сторону кружку со спиртом и направился к выходу. Кошкин последовал за ним. Они опустились на лифте к площади и двинулись в лес, при этом Римов шагал первым, словно знал путь. Меж деревьев виднелась старая тропка. Кошкин вспотел, на его голове висели клочья паутины. Он каялся, что рассказал про Жердяя, которого, может, давно след простыл. Но бывший комиссар был неумолим. Он крутил головой по сторонам, прикладывал палец к губам и снова бросался в путь.

– Тихо! – сказал он и остановился, принюхиваясь. – Горелым наносит…

Кошкин сжался. Среди сосен виднелось круглое возвышение, сложенное из массивных бетонных блоков. Оно едва выступало из земли. Осторожно шагая, они придвинулись к нему и, зайдя с солнечной стороны, заглянули внутрь. Внизу сидел председатель Ревкома. В ногах теплился костерок, валялся пустой рюкзак.

Римов отпрянул от возвышения, дернул за собой Кошкина и снова приложил палец к губам. Они отошли в сторону и остановились.

– Он сдохнет там, – прошипел Кошкин. – У него нет продуктов…

– Ты заплачь еще, Львович.

Не говоря ни слова, Римов направился в обратный путь. На этот раз у них ушло не так много времени. Они поднялись в «офис», заперли за собой двери, сели к столу.

Жердяй по-прежнему маячил у Кошкина в голове:

– Он ведь тоже человек…

– Опомнись!

– Ну, как же, Сергей…

– Может, нам обоим заплакать? Допустим, достали мы его из колодца – а дальше-то что?! Куда мы с ним после этого – можешь ты мне сказать?!

Кошкин задумался.

– То-то и оно! Некуда. С такой обузой… Думаю, не подохнет раньше времени…

– А Виноградов? Куда он делся?

– Может, они разбежались…

Наконец они решили, что этот вопрос если и надо разруливать, то не сегодня, не на ночь глядя. Римов оказался в этом деле неумолим.

– Согласен! – Кошкин вскинул палец и замолчал, словно прислушиваясь к чему-то. Это был позывной, которого он не слышал с тех пор, как попал во внутреннюю тюрьму. Передатчик, установленный в зубной полости, молчал все это время и ожил лишь на момент побега. Кошкин считал, что устройство отключено сетевым оператором. Оказалось, он ошибался. Он и теперь слышал вполне нормальную музыку, после чего раздался Машенькин голос.

– Специально! Для Гламурного Хука! – прозвучало в голове. – Поздравляю с благополучным освобождением из стервозного цирка. И пусть будет у вас семь футов под килем, попутного ветра вам…

На этом сообщение оборвалось.

…Солнце упало за горы, а Римов с Кошкиным продолжали сидеть, удивляясь пережитому, строя планы на будущее, задавая друг другу вопросы, на которые пока не было ответов. Потом вдруг похолодало. Они ушли с террасы, легли на диваны и вскоре уснули.

– Код для голосования, – послышалось Кошкину во сне. Говорил какой-то мужик, голос которого показался знакомым. – Достаточно ввести две третьих от общего числа, и доступ к Машине обеспечен… Но внутри у нее не то, что ты думаешь. Возможно, в этом спасение. Твой навеки Папа…

Шел второй час ночи, голова не желала соображать. Кошкин повернулся на другой бок и вновь задремал, повторяя как заклинание:

– Город закрыт… На первом же посту нас заметут и отправят во внутреннюю тюрьму… А цифры, о которых отец говорит, могут теперь подождать… Мне пока не до них. Нам бы ночь прожить да день продержаться… Да и где они, эти цифры?