Я варю кофе. Я достаю коробки с сухими завтраками. Я пытаюсь навести порядок на кухонном столе. Я гадаю, кто дома и стоит ли подняться к Джейсу, когда дверь-ширма распахивается и заходит он сам. Джейс трет глаза, потом замечает меня и вздрагивает.

– Тренировался? – спрашиваю я, но, приглядевшись, замечаю, что для тренировок он выглядит слишком опрятно.

– Газеты разносил. Представляешь, один парень с Маклейн каждое утро ловит газету, которую я кидаю во двор. Если минут на пять опаздываю, он ругается. Сэм, что ты делаешь? Только не думай, я очень рад тебя видеть… – Джейс подходит ближе и кладет голову мне на плечо.

Я жестом показываю на стол:

– Просто решила начать пораньше. Не знала, дома твоя мама или…

– Не-а, – зевая, отвечает Джейс. – Я заезжал к ним на обратном пути. Мама собирается целый день сидеть в больнице. Элис взяла напрокат молокоотсос. – Он краснеет. – Ну, для Пэтси. В общем, о малышке подумали. Папа наконец заговорил, и теперь мама не хочет его оставлять.

– А он… что-нибудь помнит?

Если мистер Гарретт помнит, то явно не поделился с Джейсом, лицо у которого как раскрытая книга.

– Ничегошеньки. – Джейс достает из холодильника молоко и пьет прямо из пластиковой бутылки. – Помнит, как после собрания решил прогуляться, подышать свежим воздухом, думал, вот-вот начнется дождь, а проснулся уже весь в трубках.

Облегчение накрывает с головой. Это признак верности или неверности?

Джейс поднимает руки за голову, делает наклоны в стороны, растягивается, закрывает глаза.

– Мама беременна, – сообщает он тихо, почти шепотом.

– Что?!

– Точно я не знаю. То есть сейчас, конечно, не время для таких объявлений. Но я почти уверен. Ее тошнит по утрам, тянет на соленое… Скажем так, знакомые симптомы.

– Ничего себе, – отзываюсь я, резко сев на кухонный стул.

– Это ведь хорошо, да? Я должен радоваться. Раньше я всегда радовался, только…

– Сейчас не самое лучшее время, – подсказываю я.

– Сэм, в последнее время я чувствую себя виноватым. Ну, из-за мыслей, которые у меня появляются…

Мы хорошо знаем друг друга, но почему-то я и не думала, что Джейса терзает чувство вины. Он ведь такой правильный, спокойный, уравновешенный.

– Знаешь ведь, как бесят некоторые, – продолжает Джейс чуть слышно, будто не хочет, чтобы я слышала его слова. – Те, кто подходят к маме в супермаркетах и напоминают о существовании противозачаточных средств. Или козел, месяц назад ремонтировавший генератор в магазине. Папа попросил рассрочку оплаты, а ему ответили: «Вам что, не объясняли, что столько детей это беспросветная бедность?» Я чуть не избил того козла. Но порой… я сам так думаю. Гадаю, неужели родители… ну… не понимают… что, если заведут еще одного ребенка, мы, остальные, чего-то лишимся? Ненавижу себя за это. Но и не думать не могу.

Я сжимаю лицо Джейса в ладонях:

– Не надо себя ненавидеть.

– Я ненавижу. Так думать нельзя. Кого бы я сократил? Гарри? Пэтси? Энди? Ни одного из них! Но… Саманта, я в семье третий, а денег на колледж нет даже для меня. Что будет, когда настанет черед Джорджа?

Я представляю серьезное личико Джорджа, склонившегося над книжкой о животных. Он уже столько всего знает!

– Джордж сам себе колледж, – говорю я. – Университет Гарретта.

Джейс смеется:

– Ага, точно. Но я… я хочу в колледж. Хочу быть достойным… – Джейс делает паузу. – Тебя, Саманта. Не так называемым парнем из низов.

– Это мама так говорит. Она, а не я.

– Ну, отчасти это правда. Саманта… ты посмотри на себя!

– Я просто девушка без жизненных проблем и трастовым фондом за спиной. Девушка без проблем. Ты на себя посмотри. – Тут появляется ужасная мысль. – Так тебя… ну… тебя это злит?

Джейс фыркает:

– Не говори ерунду! С чего мне злиться? Ты не принимаешь свою жизнь как должное. Ты упорно работаешь. Я и на Тима больше не злюсь, хотя раньше злился, думал, он несерьезный. А на самом деле нет. Проблема в его родителях.

– Думаешь?

Мистер Мейсон только и делает, что дремлет в своем кресле и ни на что не обращает внимания. У миссис Мейсон статуэтки Хуммеля куда счастливее ее детей. А Нэн… Неужели она станет похожей на мать?

– Джейс, – медленно начинаю я, – у меня… есть немного денег… Отложенных. Для меня они не так важны, как для тебя. Я могла бы…

– Нет! – отрезает Джейс. – Перестань!

Повисает тишина, тяжелая, неподвижная. Удушающая. Не такая, как раньше. Ненавижу ее!

Я суечусь: достаю миски из буфета, ищу ложки – придумываю себе занятие.

Джейс потягивается и переплетает пальцы на затылке:

– Я должен помнить, что я счастлив. Родители у меня бедные, сейчас нам тяжело, но мои папа и мама замечательные. Когда мы были маленькие, Элис спрашивала маму, богаты ли мы. Мама отвечала, что на самом деле мы очень богаты. Я должен всегда помнить, что она права.

Очень в духе Джейса заставить себя благодарить судьбу. Он подходит ко мне и заскорузлым пальцем касается моего подбородка.

– Сэм, поцелуй меня, – просит парень. – Тогда я прощу себя и забуду свою ошибку.

– Джейс Гарретт, ты прощен за простые человеческие сомнения, – говорю я.

Джейса легко прощать: он же безгрешен. В отличие от моей мамы. И от меня. Когда мы сливаемся в поцелуе, я не чувствую привычного тепла и легкости. Я чувствую себя Иудой.

Как мне не хватает Нэн! Я пошла бы к ней, рассказала обо всем, а Нэн выслушала бы и, возможно, дала хороший совет. Именно Нэн поняла бы меня.

Нэн выручила меня, когда у меня начались месячные. Я играла в теннис на школьном корте. В белых шортах! Нэн первой заметила мою беду, отвела меня в сторонку, сняла шорты – вот тебе и скромница! – в одном белье прошла в раздевалку за запасными шортами и тампоном. Я помогла ей в день, когда Тим (двенадцатилетний!) впервые напился по-настоящему: загнала его под холодный душ (не помогло), сварила ему кофе (тоже не помогло) и уложила в постель выспаться. Нэн спасла меня в день, когда Трейси закатила грандиозную дневную пирушку у нас дома, пока мама была на работе. Потом Трейси уехала с бойфрендом, поручив нам, четырнадцатилетним, выпроводить сорок подростков постарше и убрать дом к возвращению мамы.

Теперь Нэн не отвечает ни на мои звонки, ни на эсэмэски.

Когда я заглядываю в сувенирный, Нэн или занимается посетителями, либо собирается на склад, либо на ланч, или на встречу с боссом.

Неужели нашу дружбу, целых двенадцать лет, перечеркнуло то, что я увидела? Или то, что она сделала? Или то, что я сказала о том, что она сделала? «Не позволю ей так просто отвернуться от меня!» – говорю я себе, а Нэн поступает именно так. В пять вечера, после смены в водно-теннисном клубе, я настигаю Нэн, пока она заполняет бланк заказа. Я кладу ей руку на плечо, а Нэн стряхивает, точно лошадь – назойливую муху.