– Под протокол?

– Никаких бумаг, – заверила я его и незаметновключила в сумке диктофон. – Ваши слова не будут иметь в суде юридической силы,на заседания вас вызывать не станут.

– Я не из трусливых, – с достоинством сказалМитрич, – участвовал в танковом сражении под Прохоровкой! Просто слова мои насплетни смахивать будут. Все свидетели померли, рядком на кладбище лежат,показания мои подтвердить не могут. Получается, я байки пою вроде бабки.

– С удовольствием выслушаю любые рассказы, –обнадежила я старика.

– Давно это было... – со вздохом начал дед. –В начале шестидесятых годов за рекой детдом открыли. Наши бабы были против, врайон к депутату ездили, просили приют переместить.

– Почему? – удивилась я. – Чем сироты моглипомешать людям?

– Тут раньше четыре села было, – разъяснилстарик, – а школа одна, наша, гоптевская, дети сюда стекались. Интернатскихтоже собрались по классам рассаживать. Да потом Маруся Епифанова, председательсельсовета, выяснила: приют не простой, в нем заразные живут.

Я взяла со стола ложку, стала вертеть ее вруках, слушая деда, который, несмотря на почтенный возраст, все помнил.

Мария Епифанова, у которой в школе училосьчетверо собственных сыновей, подбила местных жительниц на бунт. Несколькоженщин отправились в Москву и устроили скандал в Министерстве образования.

– В приюте туберкулезники, – кричали бабы начиновника, который принял их в своем кабинете, – они наших детей заразят!

– Нет, – замахал тот руками, – ни о какойинфекции речи нет. В интернате и правда будут жить дети, перенесшие разныезаболевания, но сейчас они абсолютно здоровы.

– И какие же болезни у деток были? – наехалана хозяина кабинета Маруся.

– Нервные расстройства, черепно-мозговыетравмы, – осторожно перечислил чиновник.

– Идиоты? – уточнила Епифанова.

– Не хотим своих малышей вместе с дуракамиучить, – вошли в раж тетки.

Самое интересное, что жителям Гоптева удалосьдобиться своего. Для интернатских открыли отдельную школу, хоть сирот было нетак уж много, за высокий забор приюта воспитанников не выпускали.

На селе мало мест, где может найтись работадля женщин. В Гоптеве были ферма, поле и школа. Поэтому бабам особенно выбиратьне приходилось: доярка, сельхозработница или уборщица. Вставать в три утрадоить корову, швырять вилами солому, убирать навоз и к тридцати годамзаработать тяжелый полиартрит хотелось не всем. Стоять с тяпкой над свеклой,прикрываясь платком от палящего солнца, тоже мало кого привлекало, а уборщиц вместной школе нужно было всего две. Но в интернат, куда начали набиратьнянечек, никто наниматься не хотел, пошла одна Валя Семенова, вдова с шестьюдочками. Минула пара месяцев, и по деревне поползли слухи один страшнеедругого. Детей в приюте бьют, за малейшую провинность сажают в карцер, ребятавсе больные, кашляют, покрываются болячками, старшие третируют младших,отнимают у них еду и одежду, директриса не следит за порядком, постоянноотсутствует на рабочем месте, вроде строит где-то в Подмосковье себе дом.

Маруся Епифанова, женщина решительная иправдолюбивая, решила выяснить, что же происходит за стенами учреждения, иотправилась в приют. Председателя сельсовета хорошо приняли, угостили чаем иотпустили с миром. Через день Маруся заболела корью и умерла. В Гоптевеначалась паника, народ стихийно устроил демонстрацию и пошел в район.

– Там зараза! – кричали теперь уже и мужики. –Все подохнем!

К разбушевавшимся людям вышел главврачбольницы, очень уважаемый человек, и стал увещевать бунтующих.

– Люди, будьте разумны! – взывал он к толпе. –Корь обычная болезнь, может передаваться от ребенка к взрослым, но у нееинкубационный период не один день. Маруся подцепила инфекцию раньше.

– И умерла от ерунды? – завопили из гущинарода.

Врач кивнул.

– Детские инфекции тяжело переносятсявзрослыми. Смерть председателя никак не связана с посещением интерната.

Кое-как доктору удалось убедить колхозников, ите разошлись по домам. Марусю похоронили, на ее место пришел хитрый прохиндейИван Сергеевич...

– Когда у Нинки внук объявился, – сердитоговорил сейчас Митрич, – я сразу сообразил: он из тех, из интернатских, Ванькаего за деньги в документы Косой вписал. А той все по фигу, лишь бы водкупокупали. Небось и не поняла, что внучком обзавелась...

Тот, правда, приличным оказался: пришел вмагазин и попросил заведующую Валентину:

– Сделайте одолжение, не продавайте моейбабушке водку, я вылечить ее хочу.

Валя, естественно, начала расспрашиватьпаренька:

– Откуда ты взялся? Никогда раньше тебя вГоптеве не видела.

А Павел спокойно объяснил:

– Мои родители дипломаты, работают в Анголе.Там был государственный переворот, меня отправили в Москву, Нина – родственницамоего папы. К сожалению, она давно выпивает и в нашей семье считается изгоем,но я по возрасту не могу жить один, поэтому прописан здесь. Пока родители невернутся, останусь тут, в школу буду в Москву ездить. Мне в институт поступитьнадо, а хорошие знания в сельской десятилетке не получить.

Уважительный, воспитанный, тихий юноша непривлекал к себе особого внимания, народ почесал месяц языками и принял Пашукак своего. А потом юноша закрутил любовь с Аленой Зверевой и исчез из Гоптева.

Я, стараясь не демонстрировать никаких эмоций,слушала Митрича и параллельно обдумывала ситуацию.

Со мной в консерватории училась МилаСапрыкина, не особо талантливая, но очень красивая девушка. Весь наш курс –вернее, его женская часть – отчаянно завидовал Милке. Какие у нее были туфли! Асумки и платья, не говоря уже о бижутерии, вызывали паралич не только устуденток, но и у преподавательниц. Милочка благоухала французскими духами,пользовалась шикарной косметикой и ходила за продуктами в валютный магазин.Нет, Сапрыкина не была фарцовщицей – ее родители служили дипломатами в какой-тоарабской стране и заваливали дочь подарками.