— Говори по-английски, блядь, — сказал он небрежно. Онавздрогнула, как от пощечины.

— Не смей называть меня блядью, — прошептала она. — Никто несмеет меня обзывать. — Ее руки поднялись, сильные пальцы согнулись, как когти.

— Ты называешь моего друга Уильяма свиньей. Я называю тебяблядью. А твою мамашу — проституткой, а твоего папашу — псом, который всортирах облизывает жопы, — сказал Джинелли. Увидел, как раздвинулись ее губы воскале ярости и улыбнулся. Что-то в его улыбке заставило ее поколебаться.Позднее Джинелли сказал Билли, что она испуганной не выглядела, но по какой-топричине сквозь дикую ярость пробилось осознание того, с кем и с чем она имеетдело.

— Думаешь, это игра? — спросил он ее. — Вы налагаетепроклятие на человека, у которого жена и ребенок, и думаете, что это — игра? Тыдумаешь, он нарочно сбил ту женщину, твою бабушку? Думаешь, у него на нее былконтракт? Что мафия заключила на нее контракт? Дерьмо.

Девушка теперь плакала слезами ярости и ненависти.

— Ему жена дрочила, и он ее задавил на улице! А потом они…они хан тог ин пойкен… отмазали его. Но мы его хорошо пригвоздили. И ты будешьследующим, друг свиньей. Не важно, что…

Он снял крышку с широкого горлышка сосуда движением большогопальца. Ее глаза впервые уставились на жидкость в сосуде. Именно этого он ихотел.

— Кислота, блядь, — сказал Джинелли и плеснул ей в лицо. —Посмотрим, сколько еще людей ты подстрелишь из своей рогатки, когда ослепнешь.

Она пронзительно вскрикнула и накрыла ладонями глаза.Слишком поздно. Упала на землю. Джинелли наступил ей на шею.

— Если пикнешь, убью. Тебя и первых трех твоих дружков,которые появятся тут. — Он убрал ногу. — Это была пепси-кола.

Джина поднялась на колени, глядя на него сквозь пальцы.Обостренным, почти телепатическим чутьем Джинелли понял: не было нужды говоритьей, что то была не кислота. Она это поняла сразу, хотя в первое мгновение еекак будто бы обожгло. Мгновение спустя, чуть было не запоздало, он сообразил,что она бросается рукой на его половые органы.

Когда она кошкой кинулась к нему, он мгновенно шагнул всторону и ударил ее ногой в бок. Затылок Джины с громким звуком ударился охромированную раму раскрытой дверцы водителя. Она рухнула на землю, и кровьзалила ее щеку.

Джинелли наклонился над ней, уверенный, что она потеряласознание. И в тот же миг она с шипением атаковала его. Одной рукой расцарапалалоб, другой — разорвала рукав его водолазки и содрала кожу вдоль руки.

Джинелли зарычал и отшвырнул ее на землю. Потом прижал дулопистолета к ее носу.

— Что, сука, моих яиц захотела? Хочешь? Ну, давай, блядь!Давай! Ты мне морду попортила. А теперь попытайся, доберись!

Она лежала неподвижно и смотрела на него глазами, черными,как смерть.

— Что, передумала? Попробовала бы, да дед твой не перенесеттакой утраты.

Она молчала, но в глазах ее мелькнул мимолетный огонек.

— Думаешь — что с ним будет, если я в самом деле плесну тебекислотой в морду? Ну что ж, подумай, подумай. Каково ему будет, когда вместотебя, я решу умыть кислотой тех двух братишек в пижамах? Я все могу, блядь.Сделаю и вернусь домой, и хорошо поужинаю. Посмотри мне в лицо, и поймешь, чтоя все могу.

Теперь, наконец, он приметил что-то в ее лице, нечто похожеена страх — но не за себя.

— Он проклял вас, — сказал Джинелли. — Я — его проклятие.

— Насрать на проклятие этой свиньи, — прошептала она ивытерла рукой кровь с лица.

— Он просит меня, чтобы никто не пострадал, не погиб, —продолжал Джинелли. — Я все так и делал. Но нынче ночью наш мирный договорзаканчивается. Не знаю, сколько раз твой дед выходил сухим из воды с такимиштуками. Но сейчас номер не пройдет. Скажи ему, чтобы снял проклятие. Скажешь,последний раз я просил. На, возьми вот это.

Он сунул ей в руку листок бумаги. На нем был записан номертелефона-автомата в Нью-Йорке.

— Сегодня ровно в полночь ты позвонишь по этому номеру ипередашь мне, что сказал дед. Если понадобится мой ответ, позвонишь спустяровно два часа. Если от меня будет послание, передашь ему… если будет… Вот ивсе. Так или иначе дверь закроется. Никто никогда по этому номеру не поймет, очем ты толкуешь после двух часов ночи.

— Дед никогда не снимет проклятия.

— Может, и так, — кивнул Джинелли. — То же самое мне твойбратец сказал вчера ночью. Но это уж не твое дело. Делай как положено, и пустьон сам решит, что предпринять. Объясни ему, что, если скажет «нет», тогданачнутся настоящие буги-вуги. Первой будешь ты, потом двое пацанов, а дальше —кого сами выберем. Так ему все и скажи. А теперь — в машину.

— Нет.

Джинелли закатил глаза.

— Вы когда-нибудь поумнеете? Я просто хочу быть уверенным,что у меня достаточно времени, чтобы смыться в неизвестном направлении безхвоста из двенадцати легавых. Если бы я захотел тебя шлепнуть, то не стал быпередавать эти послания.

Девушка поднялась. Ее немного шатало, но однако он влезла вмашину и передвинулась на пассажирское сиденье.

— Это недалеко, — сказал Джинелли. Он вытер ладонью кровь солба и показал ей. — После этого я очень хочу увидеть тебя размазанной постенке.

Джина прижалась к дверце машины подальше от него.

— Вот так хорошо, — сказал Джинелли, садясь за руль. — Так исиди.

Он выбрался на Финсон Роуд задним ходом, не включая фар.Колеса «Бьюика» слегка забуксовали. Переключил передачу с кольтом в руке. КогдаДжина зашевелилась, он нацелил на нее дуло.

— Ошибка, — сказал Джинелли. — Двигаться нельзя совсем. Тыпоняла?

— Поняла.

— Хорошо.

Он проехал тем же путем обратно, держа ее под прицелом.

— Всегда вот так, — с горечью произнесла она. — Даже закрохотное правосудие с нас требуют такую дорогую цену. Он твой друг, эта свиньяХаллек?

— Я уже сказал, не называй его так. Он не свинья.

— Он проклял нас, — сказала девушка, и в голосе ее, помимозлости, послышалось недоумение. — Передай ему — Бог проклял нас прежде любогосвоего племени.

— Эти сопли рассказывай социальным работникам, бэби.

Она умолкла.

За четверть мили от того места, где в карьере был засыпангравием Фрэнк Спартон, Джинелли остановил машину.