— Да, — сказал Билли. — Оно внутри, верно? Оно поедает меняизнутри.

— Внутри? Снаружи? — Лемке пожал плечами. — Везде.Пурпурфаргаде ансиктет — ты произносишь его в мир, как младенца. Только онорастет быстрее младенца, и ты не можешь убить его, потому что не можешь увидетьего и то, что оно делает.

Пальцы расслабились. Щель закрылась. Тонкая алая струйкапотекла по корке пирога.

— Это проклятье… ты декент фельт о гард да борг. Будь с нимкак отец. Ты все еще хочешь от него избавиться?

Билли кивнул.

— Все еще веришь в свой этот «толчок»?

— Да, — едва слышно произнес он.

Старый цыган с гниющим носом улыбнулся. Черные трещины подлевой щекой углубились, сморщились. Между тем парк почти опустел. Солнцеприближалось к горизонту, и тени полностью накрыли их. Неожиданно раскрытый ножснова оказался в руке Лемке.

Он сейчас ударит меня, тупо подумал Билли. Ударит в сердце искроется со своим пирогом под мышкой.

— Развяжи руку, — сказал Лемке.

Билли посмотрел на перебинтованную руку.

— Да, где она тебя прострелила.

Билли развязал бинт и начал медленно разматывать. Ладонь выгляделаслишком белой, словно некая рыба. По контрасту, края раны были почти черными,цвета печени. Такого же цвета, как то, что внутри пирога, подумал Билли.Клубника. Или еще что-то. Рана утратила округлость формы, поскольку края ееопухли и сблизились. Она напоминала теперь…

«Щель», подумал Билли, переводя взгляд на пирог.

Лемке протянул ему нож.

«Откуда я знаю — не покрыл ли ты его ядом кураре илицианидом, или еще чем-нибудь подобным?» Хотел было спросить и передумал.Причиной тому была Джинелли. Джинелли и Проклятье Белого Человека из Города.

Костяная ручка удобно легла в ладонь.

— Если хочешь избавиться от пурпурфаргаде ансиктет, сперваотдай его пирогу… а потом отдай пирог с младенцем-проклятьем внутри —кому-нибудь другому. Но сделать это надо скоро, иначе вернется к тебе вдвойне.Ты понял?

— Да, — ответил Билли.

— Ну, тогда делай, если хочешь, — сказал Лемке. Его пальцывновь раздвинули корку пирога.

Билли поколебался, но лишь одно мгновение — лицо дочеривозникло перед мысленным взором. Образ был ярким, как на цветном снимке: она сулыбкой обернулась к нему через плечо, держа жезлы с красно-белыми шарами.

«Ошибаешься насчет толчка, старик», подумал он. «Хейди заЛинду. Мою жену и за дочь. Вот он — толчок судьбы».

Он ткнул нож Лемке в щель на своей ладони. Заживающая рананемедленно раскрылась. Кровь потекла в щель пирога. Смутно осознал, что Лемкечто-то торопливо говорит на роме. Его черные глаза неотрывно смотрели на белоеистощенное лицо Билли.

Повернул нож в ране, наблюдая, как опухшие края приняливновь круглую форму. Кровь потекла быстрее. Боли не чувствовал.

— Энкельт! Хватит.

Лемке забрал у него нож. Билли внезапно почувствовал, чтосилы полностью покинули его. Обмяк, прислонившись к спинке скамейки, ощущаяодновременно тошноту и опустошенность. Подумал: наверное, так чувствует себяженщина, разрешившаяся от бремени. Потом посмотрел на руку и обнаружил, чтокровотечение прекратилось.

«Нет! Такое невозможно!»

Посмотрел на пирог, лежавший на коленях Лемке, и увиделнечто еще более невероятное. Только это невероятное произошло на его глазах.Старик отодвинул пальцы, щель снова закрылась… и вдруг просто исчезла. Коркабыла совершенно целой. В центре — две дырочки, какие обычно протыкают в пирогаххозяйки. На месте щели была зигзагообразная морщинка, и все.

Он перевел взгляд на руку и не увидел ни крови, ни раны, ниразорванной плоти. Рана полностью исчезла, оставив лишь короткий белый рубец.Он тоже был зигзагообразным и пересекал линии судьбы и сердца, подобно молнии.

— Это твое, белый человек из города, — сказал Лемке ипереложил пирог на колени Билли. Его первым импульсом было желание сброситьпрочь подарок цыгана, избавиться как от подброшенного ему огромного паука.Пирог был теплым, и казалось, что внутри у него пульсировало что-то живое.

Лемке встал, посмотрел на него сверху вниз.

— Теперь ты чувствуешь себя лучше? — спросил он.

Билли осознал, что помимо странного чувства в отношениипредмета, лежавшего у него на коленях, ему и в самом деле стало лучше. Слабостьпрошла. Сердце билось в нормальном ритме.

— Немного, — осторожно сказал он.

Лемке кивнул.

— Теперь будешь набирать вес. Но через неделю, может быть,через две начнешь снова терять вес. Только на этот раз до конца и без задержек.Если только не найдешь того, кто съест пирог.

— Да.

Взгляд Лемке был неподвижен.

— Ты уверен?

— Да! Да! — воскликнул Билли.

— Мне тебя немножко жалко, — сказал Лемке. — Не очень, нонемножко. Когда-то ты мог быть покол — сильным. Теперь твои плечи сломаны. Нетвоя ошибка… есть другие причины… у тебя есть друзья. — Он холодно улыбнулся. —Почему бы тебе не съесть твой собственный пирог, белый человек из города? Тыумрешь, но умрешь сильным.

— Уходи, — сказал Билли. — Я совершенно не понимаю, о чем тыговоришь. Наши дела завершены — вот и все, что я знаю.

— Да, наше дело завершено, — Взгляд старика коротко переместилсяна пирог, потом снова на лицо Билли. — Будь осторожен. Смотри, кто съест еду,предназначенную для тебя, — сказал он и пошел прочь. На аллее обернулся. То былпоследний раз, когда Билли увидел невероятно древнее, невероятно утомленноелицо старика.

— Нету толчков, белый человек из города, — сказал ТадузЛемке. — Никогда. — Он повернулся и пошел дальше.

Билли сидел на скамейке и наблюдал, пока старик совсем нескрылся.

Когда Лемке исчез в вечернем сумраке, Билли поднялся и пошелобратно. Сделав шагов двадцать, вспомнил что забыл кое-что. Вернулся к скамейкеи забрал пирог. Он был еще теплым и словно слабо пульсировал. Только теперь этоне вызывало особого отвращения. Подумал: ко всему можно привыкнуть.

После этого он пошел в направлении Юнион-стрит.

На полпути к тому месту, где Джинелли высадил его, увиделголубую «Нову», припаркованную у тротуара. И тогда он впервые осознал, чтопроклятье и в самом деле покинуло его.