Её и хотел показать мне Магни. Увел подальше от жилья, чтобы свет костров не мешал любоваться чистотой красок, которыми Зима рисовала на черном плаще Ночи.

— Смотри! Там, далеко, гремит битва.

— С чего ты взял? — быстрая смена цветов завораживала. Широкие, щедрые мазки сияли, отбрасывая отблески на снег, скалы и дальние сопки.

— Так блистают доспехи валькирий, когда они поют боевую песнь, летя за душами павших.

— Не слышно, — я честно прислушалась. Тишина. Только ветер завывает, да лают собаки в имении.

— Конечно, не слышно! — Магни тихо рассмеялся. Он сегодня вообще странный какой-то. Не шумит, не кричит.

— А чего шепчешь?

— Нельзя громко — спугнем! Валькирии гневаются, если людские голоса нарушают звучание их песен. Они гасят сполохи, оставляя нас в темноте.

Мне понятно его сожаление. Зрелище и вправду величественное. А для Магни — еще и способ узнать о любимой. Хоть отблеск её шлема увидеть! Нет, влюбившись, люди сходят с ума. Кэм тоже обезумел, встретив даму сердца. Хорошо, что мне это чувство не грозит. Не хочу потерять голову.

И только когда сполохи растворились вдали, Магни начал замечать окружающее. И то, что я замерзла. Мороз, и днем кусающий за нос и щеки, сейчас совсем разошелся.

— Ты дрожишь? Почему раздетая? В таком плаще и насмерть замерзнуть можно!

Не страшно. К весне оттаю. И явлюсь в имение. Что делать будешь?

Но вслух я, разумеется, ничего не сказала. А Магни пытался быстро развязать шнурки своего подбитого волчьим мехом плаща. Застывшие пальцы слушались плохо, но ярл справился. Мягкий мех лег мне на плечи, укутал теплом.

— Да ты еще и босиком!

Ну, не совсем, в легких суконных сапожках, которые в доме ношу. В меховых у очага жарко.

— Из-за меня голышом выскочила? Извини.

Прощения Магни просил своеобразно — подхватил на руки, и чуть не бегом понес в усадьбу. Ворвался в дом, усадил на лавку и велел рабыне принести мне горячего сбитня.

— И специй положи побольше. Я же много привез!

От чашки обжигающего, пряного напитка комната наполнилась запахом меда и жаркого лета. Он согрел лучше теплого одеяла, которым меня укутала Улька. Рабыня как-то незаметно вслед за мной перебралась в дом. Ни Сида, ни Магни не возражали против чернавки, ну а я тем более. Все-таки, невеста ярла. Мне положены служанки!

— Эх, в парную бы тебя, госпожа! Но сегодня не топили её, выстыла уже, — причитала Улька, укутывая меня еще одной медвежьей полостью, как одеялом. Холод уходил из промерзшего тела, от тепла потянуло в сон. Так и уснула, и не почувствовала, как перенесли на кровать.

Утром Улька все беспокоилась, что я простыла. Просила Лангливу позвать, чтобы отогнать от меня духов болезни. Но видеть шаманку желания не было никакого. Тем более, что день свадьбы она нам так и не назвала. Как могла оттягивала неизбежное.

Когда зима перевалила за середину, и надо было начинать готовить корабли к выходу в море, Магни решил сам разобраться с проблемой. Ланглива теперь редко появлялась в усадьбе, избегая постоянных вопросов о времени свадьбы. Но того, что Магни лично приедет за ответом, не ждала. После нахрапистого визита Ланглива явилась в усадьбу и провела обряд. Может, духи подсказали, а может, сама побоялась оттягивать, но день назвала. И в доме закипела подготовка к празднику.

Для начала Сида раскрыла сундуки и долго подбирала ткани на свадебный наряд. Оказалось, невест северяне одевают в черные платья, богато расшитые серебром. Женихов — в синий. Потом из клетей вынесли меха. Сида осматривала их днем. Если солнце не слишком ярко играл на шкурке, её отвергали. Из мягкой груды моя будущая свекровь отобрала серебристого песца и белого горностая. И засадила рабынь за работу: времени оставалось мало.

Кузнецам тоже досталось. Им предстояло выковать для меня свадебный венец в виде цветочного венка. И широкие обручья с узором из переплетенных драконов, чтобы не волочились по полу.

Тщательному осмотру подверглись так же запасы продовольствия. Сида наизусть знала, что у неё в закромах, но свадьба вообще дело затратное, а свадьба старшего сына конунга — тем более. И пусть он берет всего лишь морскую жену, а не ту, что продолжит его род, никто не должен уйти голодным. А людей много явится — гонец с приглашениями уже оправился в путь. Навестит все знатнейшие семьи, не забудет и просто уважаемые.

Похоже, пир беспокоил Сиду больше всего. Обычно свадьбу играют осенью, после сбора урожая. Наша же намечалась на весну, когда запасы подъедены. Корос даже отправил людей к соседям, с просьбой продать излишки зерна.

Меня работой не нагружали. В отличие от обычных невест. Те должны сами сшить жениху свадебный наряд, и угощение помогать готовить. Иное дело — морская жена. Ей не надо следить за усадьбой, растить детей, заботиться о домочадцах. Ей — идти за мужем в сечу, беспокоиться о хирде. Потому и отдыхают они зимой, их не тревожат рутинными женскими заботами.

Зато стали учить танцевать. Оказалось, после обряда невеста должна сплясать особый танец, каждое движение которого наполнено магическим смыслом. С этим я справилась, спасибо преподавателю танцев в доме отца, научил двигаться.

Незадолго до назначенного дня, когда гости уже начали съезжаться в усадьбу, Улла нарядила меня в алое платье, украсила волосы расшитой лентой и серебряными подвесками. Потом я долго сидела на лавке, ожидая посланного из Длинного Дома воина. Вооруженный щитом и мечом самого Короса, он вел меня кружным путем, чтобы запутать следы и не дать злокозненным духам навредить невесте. Для пущего эффекта воин то и дело испускал боевой клич, но дварфам это не мешало. Прячась по углам, тенью скользя вдоль стен, духи проводили меня до выхода, и встретили в Длинном Доме.

Там, чинно расположившись за столами, ждали старейшины некоторых родов. Едва я вошла, они отложили ложки, утерли рты и замолчали. Говорить теперь имел право только Корос да я, отвечая на его вопросы. Гости же должны подтвердить, что все сделано как подобает.

По знаку конунга ему подали доску, накрытую куском алой парчи. На ней стояли два женских башмака, расшитые шелком и бисером. Еще прежде меня просветили, что каждый стежок на обуви, каждый камешек, каждый завиток рисунка исполнен тайного смысла. И узор не простой — оберег рода. Потому и относиться к этим башмакам надо соответственно. Я одену их всего дважды: на второй день свадьбы, когда стану женой, и в них же меня обрядят, прежде чем положить в гроб.

Но Корос передал мне обувь в полном молчании. Я с поклоном приняла подарок, и, не разгибаясь, стояла, пока конунг заворачивал башмаки в ткань и завязывал узел. Делал это торжественно, особым образом, словно судьбы связывал, мою, и Магни. А дощечка, на которой подарок стоял, оказалось той, что для подачи хлеба используют. Резная, и узор — родовой.

Так и прошло все в тишине. Корос ни слова не сказал, только обнял перед тем, как усадить слева от себя. Это место хозяйки дома, Сиды, но сегодня оно считалось моим по праву.