– Эта чаша, – журчал слонопотам, – символизирует единствочеловека и природы, украшающей ее орнамент…

Я прищурилась и увидела по бокам горшка изображение то лислишком жирных кроликов на не правдоподобно длинных ногах, то ли слишкомушастых лошадей с куцыми хвостами.

– И мы с радостью отдаем приз Арине, – завершил речьслонопотам.

Пришлось встать, пересечь сцену и подойти к трибуне. Толстякочень легко, одной рукой протянул мне горшок. Я, думая, что он выполнен изчего-то типа фольги, протянула руку, схватила конструкцию и в ту же секундупоняла свою фатальную ошибку. Приз весил тонну и был отлит, очевидно, изжелеза.

То, что с легкостью держал сто пятидесятикилограммовыйдядька, оказалось неподъемно тяжелым для моей тощей лапки, и потом, я неожидала, что горшок весит столько же, сколько я сама.

Я не удержала приз, и он, словно гиря, рухнул вниз на сценуи, пробив в ней здоровенную дыру, исчез в ней.

На секунду воцарилась тишина, даже Федор растерялся, нопотом журналисты взвыли от восторга и рванули вперед, выставив перед собойаппаратуру. Поднялась суматоха.

– Сережа! – вопил слонопотам. – Немедленно достань!

Смуглый брюнет в бежевом костюме кивнул и ринулся куда-товбок. Федор схватил меня, спрятал за свою спину и заверещал:

– Сядьте, сядьте. Арина немедленно ответит на все вашивопросы.

Не тут-то было. Борзописцы без конца щелкали затворами камери никак не желали садиться на свои места. Как человек, работавший когда-то вжурнале «Мир криминала», я очень хорошо их понимала. Обычно вручение всякихнаград выглядит более чем нудно: речь того, кто награждает, поцелуй, букет,ответ лауреата, улыбка, поцелуй, затем, если повезет, банкет. А тут такаяфишка. От Федора, прикрывавшего меня своим широким телом, одуряюще несло наредкость противным одеколоном. Я чихнула раз, другой, третий и решила на всякийслучай отодвинуться от источника запаха. Сделала один шаг, второй, третий.., ипочувствовала, как земля уходит из-под ног, не в фигуральном, а в прямом смыслеслова. Желая оказаться подальше от Федора, я не заметила, как угодила в дыру,пробитую горшком.

Может, кто другой из литераторов и не протиснулся бы в этоотверстие. Писатели – люди, в основном ведущие сидячий образ жизни, поэтому иобъемы у них соответственные. Но я со своим сорок вторым размером со свистомполетела под сцену.

Под дощатым полом было темно, грязно и тихо, но через парумгновений, в лучах проникающего из отверстия света, я увидела горшок. Потом надмоей головой появилось нечто и спросило голосом Федора:

– Котя, ты жива?

– Ага, – закашлялась я.

– Шею не сломала?

– Нет.

– А жаль, я избавился бы от тебя наконец, лапа! – в сердцахсказал рекламщик. – Вот ведь наказанье! Даже с вечно пьяным Сергеевым легче,чем с тобой!

– Я не употребляю алкоголь, – прошептала я, стукаясь головойо сцену.

– Очень зря, – посетовал Федор, – может, тебе начать пить,нюхать и ширяться? Все лучше, чем постоянно…

В этот момент я почувствовала, как по моим ногам скользнулочто-то быстрое и мягкое, и заорала во всю мочь:

– Спасите! Крысы!

– Не нервничай, пуся, – сказал Федор и исчез.

– Не кричите, – сказала крыса.

Я опустила глаза вниз и увидела смуглого брюнета, стоящегона четвереньках.

– Извините, я случайно схватил вас за ногу.

– Ничего, – пролепетала я, – мне даже приятно, здравствуйте,чудесный вечер, не правда ли?

– Немного прохладно для начала мая, – чихнул брюнет и велел:

– Пригнитесь и идите за мной, там дверца есть.

Без конца стукаясь головой о доски, я пошла за парнем.

Брюнет передвигался не на локтях и коленях, как мнепоказалось вначале. Просто ему, мужчине очень высокого роста, пришлось сильносогнуться и чуть присесть. Я же шла почти выпрямившись, правда, регулярноприкладываясь макушкой о сцену.

Наконец брюнет распахнул крошечную дверцу, кряхтя вылезнаружу, заботливо вытащил меня и сказал:

– Пошли.

Мы поднялись по ступенькам и оказались на сцене.

– Сергей, – буркнул слонопотам, – поставь приз на стол, этойв руки больше не давай!

Тут только я заметила, что брюнет держит в одной рукегоршок. Вид у Сергея был самый печальный, в волосах запуталась пыль, светлыйкостюм из бежевого превратился в темно-серый.

Я посмотрела на свои брюки. Так и есть! Тоже грязные –дальше некуда.

– Арина, – глянул на меня слонопотам и взвизгнул:

– Ой, мама!

– Я так испачкалась?

– Сядьте за стол, – пробормотал толстяк, потом выхватил изкармана носовой платок и начал вытирать лоб.

Будь он женщиной, я бы пожалела бедняжку, страдающую отклимакса, но эта гора жира – мужчина. Может, у него вегетососудистая дистония?

Я пошла через сцену. Стоило мне сделать первый шаг, как надзалом пролетел вздох, а потом заморгали ярко-белые вспышки. Быть в центреобщего внимания тяжко, поэтому я с трудом дочапала до места. В головенеожиданно поселилась мысль: а нужна ли мне слава? Что в ней хорошего?

И почему молчит Федор? Отчего не бьет несчастную АринуВиолову под столом ногой, не шипит, сохраняя на лице ласковую улыбку: «Ну,погоди!»

С какой стати он замер с выпученными глазами?

– Газета «Двери», – донеслось из зала, – вопрос!

Федор не реагировал. Я решила взять инициативу в свои руки иответила:

– Пожалуйста.

– Вы швырнули приз на пол. Это протест?

Я покосилась на железный ночной горшок, который брюнетаккуратно водрузил на край стола, и с жаром воскликнула:

– Что вы! Я просто счастлива быть лауреатом премии, которуюосновали «Элитные лошади» и «Скаковые кролики». Кубок очень тяжелый, я несумела его удержать, извините.

– Журнал «Пятый угол». Ваш внешний вид – это демонстрация?

– Чего? – удивилась я.