У меня все еще оставалось множество вопросов, но что бы Билли ни хотел мне передать, Берт был не в силах рассказать это. И все же среди всей неурядицы, сказанной им, одно слово не вылетало у меня из головы. «Убийца! Убийца!»

Но Билли не мог быть убийцей. Это же за гранью возможного! Он посвятил свою карьеру стремлению сделать мир чуточку безопаснее, спасти людей от смерти и разрушений. Билли не убил бы свою жену, однако Берт с такой ясностью ума кричал: «Убийца! Убийца!» За весь наш разговор эти слова явились единственным обвинением, не вывернутым наизнанку, не вкрученным в спираль из останков воспоминаний и бесконечного сожаления. «Убийца! Убийца!» Берт был настолько уверен, что Билли убил ее, хотя не имел никаких доказательств.

Однако я знала, что Билли тоже винил себя.

Вдруг Шейла ошибалась? Что, если не горе заставляло Билли считать, будто Берт заслуженно осуждал его? Что если в смерти Эвелин действительно был виновен Билли?

Мы с Бертом продолжили смотреть мыльную оперу, пока не пришла сиделка. Он вновь успокоился, не до конца сознавая, что я сижу рядом.

– Что ж, Берт, – улыбнулась женщина, включив свет. – Как насчет дневного сна? Давай попрощаемся с Мирандой.

Он взглянул на меня с тем же выражением смутного признания, с каким впервые встретил.

Я осталась одна в гостиной в ожидании сиделки. Вскоре она вернулась и села рядом.

– Как ваши дела?

– Порядок. Он принял меня за Лоретту.

– Он и меня с ней часто путает. Я понимаю, как это тяжело, но вам стоит почаще навещать его. Ему это на пользу. Даже если он не может этого выразить, общение с друзьями помогает ему восстановить память.

– Он когда-нибудь говорит о своей дочери, Эвелин? Она была моей тетей.

Хотя была ли Эвелин моей тетей? Была ли она частью моей жизни?

Сиделка кивнула.

– Я надеялась, что Берт расскажет о ней. К сожалению, она умерла раньше, чем мы успели познакомиться.

Сиделка подошла к шкафу и достала из кипы старых фотоальбомов книгу в полотняном переплете выцветшего золотистого цвета. Она протянула ее мне: то был выпускной альбом 1969 года с рельефным украшением в правом нижнем углу. Мама окончила школу в том году. Эвелин, вероятно, тоже.

Я открыла альбом и увидела на первой странице несколько памятных подписей, адресованных Эвелин. «Удачи в Вассаре!», «Мне нравилось сидеть рядом с тобой на занятиях в драмкружке! Все еще думаю, что ты должна играть, а не заниматься декорациями!», «Никогда не забуду, как ты подожгла счетчик на уроке химии!» и «Не переставай бороться за правое дело!»

– Берт хранил это? – спросила я.

– Удивительно, что пробуждает воспоминания, а что – нет. Даже когда у него не получается вспомнить, он все равно любит рассматривать старые фотографии.

– Я могу полистать этот альбом?

Она нахмурилась.

– Мне нужно приготовить Берту ужин. Не торопитесь.

Она ушла, и я осталась одна в холодной гостиной.

Я бегло просмотрела первые страницы альбома. Портреты учителей, работников школы, а затем вдруг фотографии из газеты, где Эвелин, одетая в вязаный жилет, сидит за столом. Длинные волосы обрамляли ее лицо. Она выглядела серьезной и задумчивой, гораздо старше своих восемнадцати лет. Эвелин была одной из двух девушек, участвовавших в дискуссионном клубе. Она также состояла в студенческом совете, в организации Key Club и национальном обществе почета. Я посмотрела, на какие кружки ходила мама. Она участвовала в джаз-клубе – в альбоме нашлась фотография, на которой она танцует за микрофонной стойкой. Она выглядела такой своенравной, активной и молодой. Я пролистала весь альбом, надеясь найти какие-нибудь совместные фотографии мамы и Эвелин, какое-нибудь доказательство, что они были лучшими друзьями. Их портреты ничем не отличались от портретов их одноклассников, разница виделась только в прическах. У Эвелин были длинные, прямые волосы. Мама носила стрижку в стиле паж, ее уши и брови скрывала челка. Я никогда в жизни не видела ее с такими короткими волосами.

Наконец, я увидела их вместе на предпоследней странице альбома, предназначенной для пожеланий. Эвелин с мамой сидели на полу, прислонившись к шкафчикам. На Эвелин были джинсы и полосатая безрукавка. Мама же надела черные лосины и юбку-клеш. Эвелин положила голову маме на плечо и заливисто смеялась. Мама скосила глаза и высунула язык. Рядом с этой фотографией оказалась приписка: «С любовью и навсегда – Сьюзи». Я вспомнила ее отчаянный тон в тех голосовых сообщениях, что я удалила, вспомнила, как сильно она боялась потерять меня. Она уже потеряла человека, любовь к которому пообещала пронести через всю жизнь. Я сфотографировала этот снимок на телефон и оставила альбом на журнальном столике.

Звуки блендера привели меня на кухню, где сиделка готовила суп. Когда я начала прощаться, она знаком попросила меня подождать и вытерла руки полотенцем. Она осмотрела несколько ящиков, пока не достала из одного из них конверт.

– Это для вас, пришел пару месяцев назад. – Мы прошли в прихожую. Холодный, темный дом наполнился светом, когда она открыла тяжелую входную дверь. – Приходите еще как-нибудь. Пусть он не в состоянии это выразить, но ему всегда приятна компания.

Я раскрыла конверт на крыльце. Внутри лежал ребус. Изображение дерева и связка ключей. Деревянные ключи? Древесные кольца? Кольца ели? Ключи из древесины хвойных пород? На картинке было не хвойное дерево, а широкое, с громадной короной из веток и листьев. Клен? Береза? Дуб? Дубовые ключи[8]? Оки[9]! Или же по-другому – жители Оклахомы! Существует только один роман, наиболее подробно описывающий трудности, с которыми столкнулись оки, и именно этот роман пылился в магазие на столике с рекомендациями от персонала, рядом с другими книгами Билли – «Женским портретом», «Эпохой невинности» и «Ночь нежна» – классикой, которая совсем не соответствовала вкусам моего дяди.

* * *

Вернувшись в магазин, я сразу заметила на двери вывеску «Закрыто», хотя на часах было только шесть вечера и в это время мы еще работали. Я открыла запертую дверь и зашла внутрь. Передвижные стеллажи пустовали, за столиками в кафе не оказалось ни одного посетителя.

– Малькольм, – позвала я.

– В туалете! – закричал он.

Малькольм, в промокшей рубашке и со спутанными волосами, протирал кафельный пол.

– Ты выбрала прекрасный день для выходного, – ядовито пробормотал он. Впрочем, в этом предложении прозвучало целых шесть слов! И это гораздо больше, чем все, что он говорил мне за последние недели.

– Что случилось?

– У тебя одна попытка, чтобы догадаться.

Видимо, он понял, что язвить сейчас не к месту, и добавил: