– Это из нашего книжного клуба, – объяснила она. – Кэтрин Патерсон написала эту книгу, чтобы помочь своему сыну справиться с бессмысленной гибелью его лучшей подруги. Бедную девочку убило молнией.

– Я не хочу. – Я попыталась вернуть ей роман.

Библиотекарь покачала головой, отказываясь забирать книгу.

– Больше года я хранила ее для вас. Единственным условием финансирования книжного клуба являлось обещание, что я передам вам этот роман. – Она постучала по обложке. – Это важный урок для всех нас, урок о том, как переживать горе.

Как только она исчезла за дверями библиотеки, я выбросила книгу в мусорку. Какие бы загадки там ни дожидались разоблачения, куда бы Билли ни хотел меня привести, мне не хотелось продолжать квест.

Жара так и не спала к вечеру. Я ждала, когда мир вернется в прежнюю плоскость, когда прояснятся косые взгляды Конрадов – наших соседей и старых друзей нашей семьи, станут понятными доселе таинственные комментарии моих родителей и вечное чувство того, что я нахожусь не на своем месте. Но ничего не изменилось.

Я все еще была собой. Той, кем я была всегда.

Я решила уйти подальше от воды и направилась в сторону бульвара Биг-Бэр. С озера доносилось жужжание гидроциклов и веселая болтовня людей. Я же пыталась представить, какой бы была моя жизнь, если бы не случилось отравление угарным газом, если бы я выросла в семье Эвелин и Билли, если бы мы проводили здесь каждое лето вместе. Билли бы учил меня ловить рыбу. Эвелин бы заплетала мне косички, чтобы непослушные пряди не лезли мне в глаза на ветру. А «Книги Просперо»? Может, я бы прибегала туда после школы и делала уроки. Эвелин, возможно, помогала бы мне в свободное от покупателей время.

Я достала из заднего кармана телефон и нашла фотографию мамы и Эвелин из их выпускного альбома. Мама высунула язык и смешно скосила глаза. Эвелин зажмурилась, сдержанно улыбаясь. Такие молодые. Дурашливые. Они были лучшими подругами. Я присмотрелась к чертам Эвелин: вздернутый носик, идеальной формы брови, прямые волосы, обрамляющие лицо. Я прищурилась, а затем ошеломленно застыла: что с четким, что с размытым изображением мы с Эвелин совершенно не походили друг на друга. Зато, когда я посмотрела на маму, я поняла, что у меня был такой же разрез глаз и те же тонкие губы. Вот только у Билли тоже были тонкие губы и глубоко посаженные глаза.

Я всегда считала себя похожей на маму.

Но на самом деле у меня и с Билли было много общего.

Я свернула на бульвар Биг-Бэр, прошла мимо спортивных магазинов и здания полиции округа. Я не хотела быть дочерью Билли, не хотела быть дочерью покойных родителей. Я хотела быть дочерью своих настоящих мамы и папы.

Я вошла в какой-то бар. Внутри стоял запах несвежего пива. Люди слишком громко разговаривали. Тогда я вернулась на улицу и побрела дальше по бульвару. В соседнем квартале мне бросилось в глаза тихое кафе с кружевными занавесками на окнах.

Зайдя внутрь, я села за столик в дальнем углу.

Мне не хотелось есть. Или хотелось? Теперь я не знала ничего, даже потребностей собственного организма. Когда официантка, назвав меня «куколкой», подошла принять заказ, я попросила кофе, но потом задумалась: а любила ли я кофе или же мне так казалось?

Женщина вернулась с керамической кружкой и порцией сливок.

– Куколка? – позвала официантка, и я подняла глаза. – Ты должна верить правде.

– Что? – растерялась я.

– Говорю, тебе принести что-нибудь поесть? – Она выделила каждое слово, будто сомневалась, говорим ли мы на одном языке. – Ты не голодная?

– Нет, спасибо.

Она указала на прилавок.

– Если что-то понадобится, я буду там.

Кофе оказался водянистым и уже остывшим. Я пила его маленькими глоточками, смакуя каждый момент. Пока что я оставалась просто посетителем кафе, а не дочкой или племянницей, пока что я оставалась совершенно чужим человеком.

Я посмотрела на официантку. Когда наши взгляды пересеклись, она отвернулась. Я обрадовалась, что она не приставала с вопросами. Если бы она спросила, все ли у меня в порядке, я бы не сумела сдержать слез.

«Ты должна верить правде».

А мне ведь действительно показалось, что официантка сказала именно это, хотя она просто спросила, не хочу ли я есть.

«Ты должна верить правде».

А знала ли я эту правду? Я догадывалась, подозревала, но истина все так же оставалась неизвестной. Моей истории не хватало жизни и души, деталей, которые объяснили бы, как так получилось, что меня воспитали мои дядя и тетя, как они решили – не только мама с папой, но и Билли, – что я должна считать себя другим человеком.

Бросив на столик деньги, я выбежала из кафе и ринулась обратно: мимо лыжных магазинов, полиции, баров, через парковку у библиотеки к той мусорке у главного входа.

Мне не сбежать от загадок Билли. Мне не сбежать от истины.

Роман открылся почти на последних страницах. У корешка притаилась закладка. Я увидела выделенный абзац, а еще изображение мальчика с бездыханным телом девочки на руках. Я прочитала выделенные предложения.

«Он бежал, спотыкался, но продолжал бежать, боясь остановиться, веря в то, что только этот бег удерживает Лесли от смерти. Все зависело от него. Надо бежать дальше».

«Бессмысленная гибель», как сказала библиотекарь. Притча о бессмысленной гибели. Я не читала «Мост в Терабитию». Билли никогда не давал мне эту книгу. Мама тоже.

Картонная закладка не выделялась ничем необычным. Слова «Книги Просперо» были написаны таким витиеватым почерком, что их едва ли можно было разобрать. Мне потребовалось некоторое время, чтобы разглядеть улику в этом замысловатом шрифте. Внизу закладки я заметила имя художника: Ли Уильямс. Я не помнила фамилию Ли, но помнила самого Ли, его попытки успокоить меня, когда, придя в магазин, я не нашла там Билли. Ли, такой дружелюбный, но такой напыщенный, будто он понятия не имел, как общаться с детьми. Возможно, он просто не знал, как общаться со мной.

* * *

Я направилась домой к родителям. Я не включила ни радио, ни кондиционер, и поэтому в душном салоне машины разносилось только брюзжание выдохшегося двигателя. Я старалась придерживаться установленного лимита скорости, так как не могла понять, то ли я хочу приехать туда побыстрее, то ли, наоборот, хочу оттянуть этот момент. Я не знала, что скажу маме, когда мы увидимся: обниму ли я ее или предпочту никогда больше с ней не разговаривать? Мое внимание сосредоточилось на дороге, я старалась сохранять спокойствие и держаться одной скорости на протяжении длинного и ровного пути.

Зазвонил телефон, и появившееся на экране имя Джея напугало меня, словно привидение. Я размышляла, стоит мне брать трубку или нет, пока звонок не перешел на автоответчик. Джей не оставил сообщений. Я не перезвонила. Мне было не до Джея. Мне было не до Филадельфии. Мне было даже не до «Книг Просперо». Я думала только о маме. Маме, которая не являлась моей мамой, а была моей тетей.