– Теперь один из них мертв, другой пропал при весьма таинственных обстоятельствах.

– Я вынужден попросить вас уйти.

– Ну так попросите, – сказала Елена.

Она сложила руки и не сдвинулась с места. Сидела и смотрела на него в упор.

– Но я же связан по рукам и ногам, – снова попробовал он. – Я бы рад вам помочь, но…

– Документы об усыновлении оформляли вы лично?

– За эти годы в нашем офисе было оформлено много усыновлений.

– Аарон Корвал – вам о чем-нибудь говорит это имя? Может быть, вы помните его отца, Уайли. Эта семья владеет фермой с участком леса, а также гостиницей в Коннектикуте.

Он молчал. Но видно было, что Елена попала в точку.

– Мистер Корвал был вашим клиентом? – спросила она.

– Не знаю.

– Он тоже мертв. Я имею в виду Аарона Корвала.

Лицо его утратило последние остатки румянца.

– Его усыновление тоже здесь оформлялось?

– Не знаю, – повторил Айзексон.

– Проверьте в ваших документах.

– Я вынужден попросить вас уйти.

– Да не собираюсь я никуда уходить. Ведь вы тогда работали здесь – когда оформлялись эти усыновления.

– Я открыл это агентство.

– Да, я знаю. Очень трогательная история о том, как вы хотели спасти малых деток и соединить их с любящими приемными родителями, потому что у вас у самого проблемы с отцовством. И мне об этом известно все. Я знаю всю вашу подноготную. На вид вы достопочтенный человек, который из кожи лезет вон, чтобы помочь людям, но если в вашей документации по усыновлению что-то не так…

– Ничего такого нет.

– Но если есть, то я обязательно это найду. Я буду проверять каждый ваш шаг, и, если раскопаю хоть одну оплошность, вольную или невольную, я воспользуюсь ею как рычагом. Посмотрите мне в глаза, мистер Айзексон.

Он поднял глаза и попытался поймать ее взгляд.

– Вы что-то знаете.

– Нет, не знаю.

– Да-да, знаете.

– Каждое усыновление у нас оформлено совершенно прозрачно. А если один из моих сотрудников совершил за наш счет мошенничество…

Так, кажется, становится теплее. Елена наклонилась вперед.

– Если все дело в этом, мистер Айзексон, то я – ваш первейший друг. Я пришла, чтобы помочь вам. Позвольте мне посмотреть папки. Ваши папки. Не те, где с правовой точки зрения все в порядке. Позвольте мне выявить мошенничество и уладить это дело.

Он молчал.

– Мистер Айзексон?

– Эти папки я показать не могу.

– Почему?

– Они пропали.

Она ждала продолжения.

– Пять лет назад у нас был пожар. И весь архив сгорел. Но проблема не в этом. Все самые важные документы хранятся в окружной канцелярии. Как я и говорил. Но если бы я даже хотел показать вам эти папки – чего по закону я делать все равно не имею права, – они находятся в окружной канцелярии. Вам надо обратиться туда.

Она внимательно вглядывалась в его лицо.

– Вы что-то недоговариваете, мистер Айзексон.

– Мы не совершали ничего противозаконного.

– Ладно.

– И еще я думаю, что бы там ни было… в общем, мы старались, чтобы для детей было лучше. Меня прежде всего заботит только это. Я всегда думаю о детях.

– Не сомневаюсь, что это так. Но теперь на этих детей идет охота, их убивают.

– Не понимаю, какое это имеет отношение к нам.

– Может быть, никакого, – сказала она, но не стала упоминать, что агентство «Надежда и вера» пока у нее единственная зацепка. – Может быть, я смогу вас оправдать. Вы хоть помните эти дела?

– Отчасти – да. И отчасти – нет.

– Что вы хотите этим сказать?

– Для оформления этих дел требовалась некоторая дополнительная секретность.

– В каком смысле?

– Все матери были незамужние женщины.

– А разве мало у вас было незамужних матерей? Я имею в виду, даже тогда.

– Да, – медленно проговорил он и погладил бороду. – Но эти девушки принадлежали к довольно ортодоксальной ветви христианства.

– Какого толка?

– Я так и не узнал. Но я также думаю… они не любили мужчин.

– Что это значит?

– Не знаю. Действительно не знаю. Но мне не позволили узнать имена матерей.

– Но ведь хозяин здесь вы.

– Да.

– Значит, вы должны были подписывать документы.

– Я и подписывал. И видел имена матерей один-единственный раз. Сейчас ни одного не помню.

Он помнит. Конечно помнит.

– А имена отцов?

– В документах всегда указывалось, что отец неизвестен.

Он поглаживал бороду так энергично, что вырывал волоски и они оставались у него на ладонях.

– Вы упомянули о каком-то вашем сотруднике, – сказала Елена.

– Что?

– Вы сказали: «Если один из моих сотрудников совершил за наш счет мошенничество».

Елена изо всех сил старалась поймать его взгляд, но он не давал ей такого шанса.

– Значит, кто-то еще работал с этими делами?

Он шевельнул головой. Возможно, это был кивок, она не вполне была уверена, но расценила именно так.

– Кто?

– Ее имя Элисон Мэйфлауэр.

– Социальный работник?

– Да, – сказал он, потом подумал немножко и добавил: – Что-то вроде того.

– И именно Элисон Мэйфлауэр устроила вам эти дела?

Он понизил голос, говорил едва слышно:

– Наш разговор проходил в обстановке строжайшей секретности. Она сказала, что у нее есть несколько нуждающихся в заботе детей. Я предложил свою помощь, и она приняла ее, но на некоторых условиях.

– На каких условиях?

– Прежде всего, я должен был хранить тайну. И не задавать лишних вопросов.

Елена не спеша обдумывала услышанное. Когда она работала в ФБР, ее отряд проводил обыск в нескольких на первый взгляд «чистых» религиозных храмах и агентствах, которые занимались незаконным оформлением усыновления. В некоторых случаях белые дети пользовались таким спросом, что вступала в силу макроэкономическая реальность капиталистического общества, когда спрос рождает предложение, и цены резко подскочили. В других случаях в прошлом одного из потенциальных приемных родителей имелись обстоятельства, препятствующие законному оформлению усыновления. И снова дело решали деньги.