на окнах, ковровая дорожка под ногами, полный титан с кипятком и множество свободных мест. Два последних купе вовсе пустовали. В одно из них Андрей и забрался. Деловито снял куртку и повесил на крючок. Скинул свой модный пиджак, оставшись в белой рубашке. Стянул туфли с ног и с наслаждением пошевелил пальцами. Господи, хорошо-то как! Ещё бы чаю — с лимончиком, да с сахаром, да с конфетами — кажется, ничего он в жизни так не хотел, как глоток крепкого сладкого горячего чаю! Чтоб непременно стакан стоял в бронзовом подстаканнике, чтоб вагон покачивало, чтоб колёса грохотали на стыках рельс, чтобы полусвет и чтоб темно за окном, а ты несешься сквозь снежную вьюгу!

Вагон неслышно качнуло, перрон дрогнул и медленно поплыл мимо окна. Здание вокзала сносило в сторону, и вместе с ним уходило прочь всё тяжкое, тёмное, грозное. Хотя и не ждало Андрея дома ничего хорошего, но он возвращался в Иркутск с лёгким сердцем. Так, наверное, возвращается с войны солдат в разорённую деревню, к разрушенному дому. Не ждёт его лёгкая доля и нет возврата к прежней безмятежности — но и нет ему жизни вдали от родного очага. Здесь суждено ему провести остаток дней, здесь его и зароют в неподатливую землю. Но Андрею рано было думать о смерти. Впереди у него целая жизнь, впереди открытия и откровения, прозрения и разочарования. А пока что — пустое купе, мягкие диваны, усыпляющее покачивание. Оставалась самая малость — договориться с проводницей. Андрей достал упаковку долларов, сорвал бумажку и прошёлся пальцем по корешкам. Вытащил купюру и присмотрелся. Что в ней такого? Что за страшная сила заключена в этих водяных знаках? Или это и есть та самая тайнопись, проклятые письмена, дьявольские чары? Так нет же, нет! Ведь на него эти чары не действуют! Прямо сейчас он может выбросить эту пачку в окно.

Дверь вдруг распахнулась, на пороге показалась женщина в синем кителе.

— Эт-то что такое? — спросила с нотками раздражения. Глаза её расширились, ноздри трепетали от возмущения.

Андрей всё держал пачку стодолларовых купюр, всё раздумывал — не выкинуть ли их в окно.

— Я спрашиваю, кто вам позволил занять чужое место?

— Вот он! — Андрей показал пальцем на доллары.

— Кто это — он?

— Президент!

— Какой ещё президент? Что вы мне голову морочите!

— Я не успел купить билет в кассе, сильно спешил. Если хотите, я выйду и куплю билет на ближайшей станции. А лучше — купите сами. Вот вам тысяча долларов. Сдачу оставьте себе. Я до Иркутска еду, тут недалеко.

Женщина отстранилась.

— Мне столько не надо.

Андрей понял, что дал маху. Бросил купюру на столик и потянулся к пиджаку. Во внутреннем кармане лежали наши родные деньги. Отсчитал десять тысяч и протянул проводнице.

— Этого хватит?

Та неуверенно взяла деньги.

— Бельё брать будете?

— Буду.

— Может, вам чаю принести?

— Обязательно принесите! Страсть как люблю чай! Сто лет не пил. Только заварите покрепче!

Проводница ушла. Андрей сел на диван, подперев голову рукой. Как примитивно всё устроено! Никакой романтики в людях не осталось. Хотя какая к чёрту романтика? Всем надо жить, кормить семьи, покупать продукты. А если бы деньги были не нужны, то никто бы и не работал. Всё пошло бы прахом — к чертям собачьим.

Пришла проводница, быстро застелила постель, взбила подушку и кинула сверху полотенце. Потом принесла два стакана чаю, пачку печенья и три упаковки сахару.

— Может, вы кушать хотите? У нас вагон-ресторан есть.

— Спасибо, я схожу… после.

Проводница, наконец, удалилась. Андрей замкнул дверь, разделся и с наслаждением лёг в постель на чуть влажные простыни. Как давно он не путешествовал в поезде! И как это, оказывается, приятно — лежать с закрытыми глазами на мягком матрасе и покачиваться в такт движению. Состав разогнался не на шутку. Вагон раскачивало и болтало во все стороны. Андрей закрыл глаза и его сразу куда-то понесло… Гул самолёта, чёрный иллюминатор, судорожное мелькание стробоскопа на крыле — он словно бы летел в самолёте. Но скоро дыхание его замедлилось, тело налилось свинцом, минута — и он уже спал.

Часть III. Чужое имя

Поезд прибыл в Иркутск двенадцатого марта в восемь часов утра. Двух месяцев не прошло после ночного бегства Андрея из родного города, а казалось, минула целая эпоха. Утро было морозное, мороз под тридцать, но уже чувствовалась близкая весна. Солнце поднялось над горизонтом, яркие лучи пронзили бескрайние сибирские просторы, разгоняя морозную мглу. Город за рекой сверкал и казался ненастоящим. Андрей спрыгнул с подножки на заиндевевшую платформу. В лицо пахнуло гарью, креозотом, смазкой, угольным дымом — непередаваемый букет запахов, присущий великому Транссибу! Жёлтый каменный вокзал казался нарисованным на фоне тёмной горы и синего неба над нею. Не верилось, что это в самом деле Иркутск.

Иркутск!.. Как много в этом слове потаённого смысла, незримого притяжения, подспудной идеи. Что это за место такое? Слияние двух полноводных рек в шестидесяти километрах от колоссального озера, место обитания древнего человека, сердце Азии, кусок пространства, отвоёванного человеком у вековой тайги, у лиственниц и кедров, у неуступчивого стланика, у могучих тополей, у берёз и у сосен. Стойбище среди густых кустов красной смородины и фиолетовой жимолости, багрово-красной брусники, гуталиновой черники и розовой земляники, среди хрустких медвежьих троп и рыбных нерестилищ. Древняя бурятская земля, угодья шаманов, территория тофов и эвенков. Огромный край, где ныне проживает три миллиона человек. Зимой — сорок градусов мороза, летом — тридцатиградусная жара. Комарьё, гнус, клещи, медведи, волки, опустошающие пожары, широкие разливы рек и речушек, землетрясения до восьми баллов — все удовольствия разом. Но всего страшнее двуногие твари, катающиеся на дорогих автомобилях и выдающие себя за Homo Sapiens. У этих особей оплывшие лица и немигающие, словно бы замороженные глаза, у них золотые цепи на коротких шеях и драгоценные перстни на жирных пальцах, у них стволы за пазухой и лютая злоба в душе. Лучше встретиться в лесу с медведем, чем в городе среди бела дня случайно наткнуться на такого индивида. Медведь, скорее всего, уступит дорогу. Двуногий — никогда! Это потому, что у медведя всё-таки есть пресловутое моральное чувство, над которым так потешался Марк Твен, а у сидящего в дорогущем джипе самца этого чувства точно нет. Всем таковым Андрей и решил объявить войну. Затем и вернулся в родной город.

Через подземный переход он выбрался на привокзальную площадь и скромно сел в трамвай, затем, чтобы выйти уже на следующей остановке,