— Не сомневаюсь, — мрачно отозвался Ричард. — Есть в нём сатанинский дар ловко играть на слабостях других людей. Он настраивал моих братьев против отца, заставляя их плясать под свою дудку. В моём случае, я использую его настолько, насколько использует меня он, и, поняв это, Филипп пережил весьма неприятный момент. Если честно, я считаю это одной из причин его враждебности ко мне.

Танкред подумал, что тут, возможно, всё проще. Эти двое казались ему водой и огнём, столь противоположными друг другу во всем, что столкновение между ними было неизбежным. Трагедия в том, что это ожесточённое соперничество продолжится и в Утремере, а это не сулит добра делу освобождения Иерусалима.

К изумлению всех, включая самих королей, Ричард и Танкред обнаружили, что им приятна компания друг друга, и короткий недружелюбный визит растянулся до пятидневного пребывания в гостях с поездкой на гору Этна и к священной усыпальнице Св. Агаты, с пирами роскошными настолько, насколько позволяли правила поста, а также с обменом щедрыми дарами. Ричард пожаловал сицилийскому королю Экскалибур, меч легендарного короля Артура, обнаруженный в аббатстве Гластонбери. Дар Танкреда был более практичным: пятнадцать галер и четыре транспорта для перевозки лошадей.

В ночь накануне отъезда Ричарда прибыл гонец от Филиппа, с извещением о намерении французского короля встретиться с королём английским в Таормине, на полпути между Катанией и Мессиной. Удивления это не вызвало — Ричард и Танкред догадывались, что затянувшийся визит вызовет у французского монарха беспокойство и подозрение насчёт того, какая кроется тут тайна, какими заверениями обмениваются стороны. И Танкред решил проводить Ричарда до Таормины, прекрасно понимая, что этот жест расположения пробудит в Филиппе ещё большую тревогу. Однако, прежде чем отправиться поутру в путь, сицилиец увёл Ричарда в свой солар, сказав, что у него имеется ещё один подарок для английского короля.

Львиное Сердце уверял его, что других даров не нужно, что ничто не могло быть ценнее тех пятнадцати галер. Но Танкред только улыбнулся и извлёк ключ, открывающий ларец из слоновой кости. Достав из ларца пергаментный свиток, он с той же загадочной полуулыбкой развернул его.

— Тебе стоит прочесть это, Ричард.

Взяв письмо, Ричард повернул его так, чтобы струившийся через окно утренний свет упал на пергамент. Успев пробежать глазами лишь пару строк, он резко обернулся и посмотрел на сицилийского короля:

— Господи Иисусе, Танкред! Откуда оно у тебя?

— От герцога Бургундского. Он отдал мне его в октябре, сразу после взятия тобой Мессины. Печать, разумеется, была сломана, но написано рукой самого Филиппа. Читай дальше, это действительно очень интересно. Твой брат-король клянётся мне в союзе, если я отважусь воевать с тобой.

Когда Ричард закончил чтение, его ладонь непроизвольно сжалась в кулак. Он заставил себя ослабить хватку, не желая повредить документ, так как понимал, какое смертоносное оружие оказалось в его руках.

— Не думал, что этот подлый хорёк способен меня удивить, но даже я не ожидал предательства столь масштабного. Если требуется доказательство его безразличия к судьбе Иерусалима, то вот оно. — Перечитав письмо ещё раз, Львиное Сердце пытливо посмотрел на сицилийского короля: — Зачем ты показал мне его, Танкред?

— Потому что мне судьба Иерусалима не безразлична, и я счёл долгом известить тебя, что в Утремере ты обретёшь врага не только в лице Саладина.

Взгляды монархов встретились, и Ричард испытал восхищение от ловкой мести сицилийского короля. Он не сомневался, что Танкред искренне желает помочь делу избавления Святого города. Но он не их тех людей, кто спускает обиды, и с помощью этого проклятого письма сполна заплатит Филиппу его же монетой.

В Мессину французский король вернулся в ярости, гак как, проделав путь до Таормины, обнаружил, что Ричард уже отбыл по другой дороге. От Танкреда толку не оказалось никакого: сицилиец только пожимал плечами и твердил, что не знает, почему Ричард не стал дожидаться. Не испытывающий любви к лошадям, Филипп обычно ездил неспешно, но в тот раз гневно пришпоривал коня и добрался до Мессины задолго до того, как колокола зазвонили к вечерне. На следующее утро он поднялся рано и, прослушав мессу, выехал из города, намереваясь схлестнуться с английским королём.

Ричард продолжал квартировать в доме на окраине Мессины, используя Мате-Гриффон только как место для развлечений. Спешиваясь во дворе, Филипп заметил графа Фландрского, и губы его поджались. Граф приходился ему крёстным отцом и дядей по свойству, поскольку устроил его брак со своей племянницей Изабеллой. То было в первые годы правления Филиппа, когда фламандец верил, что молодой король окажется послушным орудием в его руках. Когда под обликом юноши обнаружился стальной дух, поединок воль вскоре перерос в военный конфликт. Дважды прежний английский государь вступался за юного Филиппа, улаживая мир между Фландрией и Францией, однако французский монарх ничего не забывал. Сухо поздоровавшись с графом, он последовал за ним в большой зал.

Оба гостя удостоились от Ричарда прохладного приёма. Когда Филипп потребовал сообщить, почему Ричард не дождался его в Таормине, англичанин смотрел на него так долго, что француз уже ощетинился, решив, что не дождётся ответа. Но тут Ричард заговорил.

— Мы это обсудим в более уединённой обстановке, — бросил он и, не дожидаясь реакции Филиппа, направился к примыкающей к залу семейной часовне.

Филипп Фландрский, архиепископ Руанский и Андре де Шовиньи потянулись следом, не обмолвившись ни словом, словно ожидали подобного шага. Филиппа сопровождала собственная свита: епископы Шартрский и Лангрский, двоюродные братья, граф Неверский и Гуго Бургундский, Жофре Першский и Дрюон де Мелло. Часовня была маленькая, образовалась толпа, и людям приходилось следить, чтобы не наступить соседу на ногу или не толкнуть локтем под рёбра. Вдохнув удушливую смесь из ладана, пота и дыма шипящих светильников, развешанных на стенах, Филипп брезгливо огляделся. Церковь показалась ему грязной: побелённые стены были покрыты копотью, устилающее пол сено скомкано и дурно пахло, и величественный реликварий из горного хрусталя и золота на алтаре казался совершенно неуместным среди такого убожества. Более того, эта часовня стала местом прилюдного покаяния Ричарда на Рождество. Филипп полагал, что Ричард хмелеет от славы, как другие от вина, и видел в поступке английского короля очередное свидетельство постоянного стремления быть в центре внимания. Хоть и не сомневался, что исповедаться Ричарду есть в чём — грехов у него не меньше, чем у Иуды Искариота.

— Чудно, — произнёс он. — Тут даже молельных подушек нет. Возможно, тебе не по нраву