на цепи. Ну, так попробуй выпусти – народу в городке много, живо кого покусают, враз!

Караульный маршрут внутренней стражи пролегал по всему двору, вокруг хором, дальше мимо конюшни и летней кухни – по заднедворью, к амбарам, порубу, и снова – к хоромам. На все про все – минут десять, вряд ли больше. Ловкому человеку достаточно… Но если считать, что узника отравили, то черт побери – ка-ак? Шприцы не изобретены еще… Насильно, что ли, яд в глотку заливали? Или… или знакомый кто? Но тогда всех кругом подозревать можно! Правда, основания для подозрений пока что какие-то зыбкие…

Пока то да се, вернулся и Глузд:

– Осмелюсь доложить, господин сотник! Не наш хлеб. Матушка сказала – мы такого хлеба не печем. Тут овес немножко добавлен… Лодейщики такой пекут иногда. И у нас, на пристани, в гостевом доме. Там посейчас народищу – у-у-у! Чистого-то жита на всех и не хватает. А у нас все как надо, вот!

– Та-ак… – Михайла покачал головой и тут же приказал Глузду после смены привести в горницу весь караул.

Как-то ведь попал в узилище чужой хлеб! Может, он и был отравлен?

– И вот еще что, Глузде… Съезди, покличь-ка сюда лекарку Юлию. Скажи, дело тайное и о-очень срочное! Без нее – никак.

Выпроводив караульных, сотник еще раз самолично осмотрел поруб, а заодно и труп. Принюхался – ну точно, запах… еле уловимый, терпкий… И рубаха в грязных коричневых пятнах… так это понятно – кровь запеклась, еще с битвы…

Юлька явилась неожиданно быстро, встала в проходе, заглянула:

– Звал, Миш?

Вся такая красивая, стройненькая, в синей «рабочей» запоне и белой полотняной рубахе с вышивкой-оберегом. Волосы – не в косу заплетены, просто перетянуты узорчатой лентой, так что сразу видать – не простая дева, ох не простая! Еще и корзинка со снадобьями в руке…

Михайла улыбнулся:

– Звал! Так видеть тебя славно… Просто как солнышко!

Девушка улыбнулась – каждой приятно, когда тебя с солнышком сравнивают.

– Я как раз к вашим шла, ссадины маслом смазать. А тут – Глузд! Налетел, словно коршун – беги, говорит, скорей. Я и… И что такое случилось-то? Ты, вижу, цел…

– Пленник у нас умер, – взяв девчонку за руку, Миша осторожно провел ее в подвал. – Эвон… Только об этом пока – тсс!

– Понимаю, не дура… – сухо кивнула Юлия. – Мне осмотреть?

– Хотелось бы… Знаешь, чтоб не думать-гадать. Если сможешь, скажи только – сам он… или…

– Или! – поджав губы, лекарка склонилась над трупом. – Солома разбросана… видать – судороги… А тут вон и земля – ногтями… Кричать уже не мог – яда много, подействовал быстро, почти сразу… Думаю – волчий корень… или болиголов. Хотя… – Юлька принюхалась, даже, не побрезговав, залезла пальцами покойнику в рот. – Запах, запах… чувствуешь, терпкий такой… Нет, не волчий корень… и не болиголов… Дурман это – вот что! Цветочки такие беленькие… Там все ядовитое – и цветки, и листья, и корень… Действует быстро – в воде можно развести. И отравили его… где-то после полуночи…

– В воде… В пиве, в бражке… – задумался Михаил.

– Да хоть в медовухе!

– В медовухе… – сотник неожиданно хохотнул. – Теперь ясно как… Что ж, будем искать – кто угостил…

– Все у тебя? – выпрямилась девчонка. – А то пора бы уже… Еще дома меня один дожидается. Приблуда скоморошья – половчонок. Хромает – ногу где-то повредил…

Все?

– Нет! Не все…

Взяв возлюбленную за руку, Миша с жаром поцеловал ее в губы! Юлька не отстранилась, наоборот, поддалась, и поцелуй вышел долгий, тягучий, страстный…

Вот только прервали, жаль…

– Господин сотник! – спустился в подвал Глузд. – Что с покойником делать? Убрать?

– Пусть пока здесь… А ночью тихонько вынести да закопать.

Может, пустить слух, что Митьша жив остался? Вдруг да убийца еще раз придет, тут-то его и… Ладно. Посмотрим, как оно все выйдет.

Проводив Юльку до казарм, молодой человек поднялся в горницу – думать. Ибо ситуация того требовала – с наскоку не решить.

Вот и думал Мишаня, прохаживаясь, как обычно, вокруг стола, благо лавок в горнице не имелось – простор, ходи – не хочу! Ходил Миша, сам с собой разговаривал:

– Ну, что скажете, сэр Майкл? Прикажете всех своих подозревать? Всех, кто оставался ночью в хоромах? Челядь, стража, еще некоторые писцы…

Однако Митьша-то здесь – чужак! И что же, вот так ночью кто-то незнакомый предложил ему выпить-закусить… протянул через окошко баклажку, краюшку хлеба… А лиходей и не отказался, не заподозрил ничего! Спасибо, мол, добрый человек… Ох, не такой простой этот Митьша, недаром атаман его для связи использовал, для вербовки – а это дело сложное, недюжинного ума да хитрости требующее. И еще – коварства. И что же, такой человек… и повелся? Так выпить захотелось, аж прям никак! Посреди ночи… с незнакомцем тутошним…

А что, если то был вовсе не незнакомец, а вовсе даже наоборот? Очень даже знакомый… сообщник! Пришел, подбодрил, угостил… да еще и обещал в самом скором времени вытащить…

Кому это надо – чужака-разбойника убивать? Тому, кто боится. Боится, что тот может узнать, опознать… Атаман! Игнат! Прожженный убийца и гнус, каких мало, нелюдь в шлеме с черной «личиной»… Что же, выходит, он смог пробраться на двор? Как? Каким образом?

Впрочем, охрана-то заточена на нападение, так сказать, крупных воинских контингентов. Одного человечка вполне могли и проворонить, тем более – ночью. Хотя тогда как он-то сориентировался в темноте?

А почему в темноте-то, сэр Майкл? Караульные факелы жгут, с ними и ходят… Однако ж факел – не фонарь и уж тем более не прожектор. Могли и не заметить, вполне… Но! Если он чужак, то каким образом он попал в крепость? Снаружи!

И не через ворота – там псы бы почуяли, вскинулись…

Опрос стражников внешней охраны ничего не дал: все божились, что никто ночью на стены не лез, а кабы полез – так тут же его и словили б! Так-то оно так… Однако все же терзали сотника смутные сомнения: если убийца не из своих, а чужак, старый знакомый убитого, то как же он в крепость проник? Со всем этим все же нужно было разбираться… Быстро, но вместе с тем – спокойно и тихо, дабы не сеять почем зря никаких подозрений.

Перво-наперво Миша решительно прошелся по стенам, постоял на воротной башне. Он и раньше так часто делал – поднимался, прохаживался, откровенно любуясь открывавшимся видом на реку, заливные луга и на само Ратное, за которым шумел густой