— и (для нас остается неясным — почему) чего-то не хватало, чтобы чувству дать разгон. Тогда поэт становится ответственным за свое поведение и считает за благо отступить.

Не прописано, какими словами сдерживал себя Онегин, но автор в своей жизни поступает аналогично тому, как, опережая его, поступил его герой.

Неожиданно и странно, что «следствие свиданья» существенно и для Онегина, хотя Татьяне он говорит решительное «нет». Понять это позволяет «противоречие», включенное у нас в список таковых и заключающееся в двойном ответе на вопрос, кому принадлежит «автограф» письма Татьяны? Онегин хранит не нужное ему письмо! Деталь помогает понять позднюю влюбленность Онегина, которая, оказывается, не вдруг, нечаянно-негаданно охватывает героя. И выявляет нарочитость предположения Татьяны, что ухаживанием за дамой высокого положения Онегин добивается «соблазнительной чести».

Фактов расположения Онегина к Татьяне так много, к тому же они весьма значительны, что вполне закономерен наш вопрос: почему Онегин «привычке милой не дал ходу»? Ведь, по преобладающему мнению, он скучает, хандрит, а тут судьба посылает ему такой редкостный подарок — любовь явно незаурядной девушки, обаяние которой ему ведомо. «…Осуществившийся между героями драматический сюжет, в котором они потеряли друг друга, как бы взят в кольцо неосуществившимся идеальным возможным сюжетом их отношений»[160].

Перед Онегиным стояла нелегкая необходимость объяснить свою холодность на свидании с Татьяной, да еще и не обижая девушку. Первоначально (в черновике) герой был откровенен до цинизма; былая беспринципность привела к полному разочарованию в каких бы то ни было отношениях с женщинами. Но уже на стадии черновика монолог создается заново. Теперь Онегин сдержан, сух, только излагает факты, констатация преобладает над объяснением: я не таков, кого вы искали; я ни на миг не пленяюсь семейственной картиной; я не создан для блаженства; он больше отрицает, чем утверждает. А кто же он такой? Над этим вопросом еще предстоит мучиться Татьяне.

Почему Онегин, — будучи с Татьяной правдивым, честным, — не пожелал развеять вокруг себя ореол таинственности? Не объяснил, почему он не создан для блаженства? Вроде как стремление к блаженству происходит само собой, возникает самым естественным образом; у всех по-своему, но у всех! Онегин отчасти вынужденно лукавит. А как сказать правду, что-то вроде «Я жертва разврата»? В черновике подобное даже пробовалось, но вымолвить такое перед влюбленной девушкой немыслимо. И Онегин остается загадкой для Татьяны. Но прибавим еще неожиданное предположение: сам Онегин пока не знает, как именуется то состояние, которое он реально переживает. Не знает потому, что и для поэта еще не настал момент, когда будет «слово найдено».

Второй этап духовного обновления героя

Четвертая глава предстала весьма насыщенной и сюжетными эпизодами, и авторскими размышлениями. Начинается она этюдом о женщинах: в основном тексте сразу дается его итог, пропущенные строфы печатаются в приложении. К этюду примыкает вторичное изложение предыстории героя с важной поправкой: Онегин внезапно повзрослел на восемь лет. Далее поэт приглашает читателей в сад, где уже (в концовке третьей главы) герои встретились. Следует исповедь, в трактовке героя, или проповедь, в трактовке автора (да и героини). Паузу между описаниями встречи героев и следствием свидания уместно заполняет авторское размышление на тему «Кого ж любить?» — о трудностях встретить человека, родного по душе. Картина сердечных страданий героини подталкивает поэта к описанию «счастливой любви». Но любовь Ленского к сестрице-пустышке, равно как и его творчество, не покидающее страниц альбома Ольги, обретает едва ли не пародийные черты. Однако само обращение к стихам персонажа позволяет Пушкину откликнуться на статью Кюхельбекера о лирических жанрах.

Тут поэт как будто спохватывается: что-то он своего приятеля совсем забыл.

А что ж Онегин? Кстати, братья!

Терпенья вашего прошу:

Его вседневные занятья

Я вам подробно опишу.

Повторяется прием, опробованный в первой главе: описывается один взятый на выбор день, но сюда помещается то, что позволяет судить о его вседневных занятиях. Добавлю: и настроение этого дня надо понимать как устойчивое состояние героя.

Я приведу пушкинское описание, а к моим читателям (буде такие найдутся) обращусь с просьбой. Хоть я не сомневаюсь, что поэтический текст вами читан-перечитан, но попытайтесь прочитать его снова со всем вниманием, как будто в первый раз.

Онегин жил анахоретом;

В седьмом часу вставал он летом

И отправлялся налегке

К бегущей под рекой реке;

Певцу Гюльнары подражая,

Сей Геллеспонт переплывал,

Потом свой кофе выпивал,

Плохой журнал перебирая,

И одевался…

Прогулки, чтенье, сон глубокий,

Лесная тень, журчанье струй,

Порой белянки черноокой

Младой и свежий поцелуй,

Узде послушный конь ретивый,

Обед довольно прихотливый,

Бутылка светлого вина,

Уединенье, тишина:

Вот жизнь Онегина святая;

И нечувствительно он ей

Предался, красных летних дней

В беспечной неге не считая,

Забыв и город, и друзей,

И скуку праздничных затей.

Когда описание завершается обобщением, как тут не споткнуться о совершенно неожиданные заявления: жизнь Онегина — «святая» (не в религиозном значении, имеется в виду достойный земной смысл), он предается ей «нечувствительно», «в беспечной неге» (т. е. хандра не томит). Очень интересно замечание насчет скуки праздничных затей. Будни — постоянные, праздники — изредка. На фоне однообразных будней праздники и воспринимаются как нечто яркое. Тут это яркое зачеркнуто как несущественное. О тусклых буднях и речи нет. Но это означает, что найдено что-то такое, что превосходит редкие примитивные праздничные радости и, отменяя праздники, наполняет будни чем-то высоким, придающим жизни смысл.

Достойно удивления, что важное пушкинское представление героя в четвертой главе очень редко привлекало внимание исследователей, да и у них удостаивалось лишь беглых замечаний. Новое состояние Онегина заметил Г. П. Макогоненко, но объяснил его всего лишь как обретение «радости понимания природы» и приобщение героя к идее народности[161]. Обновление героя увидел В. И. Глухов, но объяснил его вовсе наивно: «Онегин должен был <?> увлечься… жизнью на лоне природы» под влиянием прочитанных книг[162]; но тогда неясно, почему Онегин прошел через начальный этап скуки в деревне: ведь книги, привезенные в деревню, читаны и ранее. А ведь уже было сказано, как отрезано: «На третий роща, холм и поле / Его не волновали боле». Это — если любование пейзажами самоцельно. Другое дело, если, бродя ставшими знакомыми тропинками, погружаться в свои мысли. Когда находится какая-то дельная, то и окружающие картины выглядят приятнее.

Необходимо заявить