митингов, проводимых в мае—июне 1989 года на стадионе «Лужники». Разделение наблюдается и среди недавно созданных клубов избирателей, также ответственных за организацию митингов, – между теми, кто называют себя «либералами», то есть близкими к академическому истеблишменту («Клуб избирателей Академии наук», КИАН), и группами, которых «либералы» опасаются и называют «популистскими» (группы поддержки Т. Гдляна и Б. Ельцина)[358].

Врезка 9

Митинг 21 мая 1989 года на стадионе «Лужники» (Москва)

Оргкомитет, уполномоченный составить повестку дня для митинга, состоит из пяти неформалов первой когорты, двух – второй когорты и трех представителей интеллектуального истеблишмента. Московские депутаты, создавшие «Межрегиональную депутатскую группу» (МДГ), контактируют с другими депутатами – потенциальными участниками митинга, в то время как МНФ берет на себя распространение листовок. Цель – пригласить 50 депутатов и собрать 50 000 человек, хотя организаторы опасаются, что народное участие окажется недостаточным[359]. Переговоры по поводу места митинга ведут депутаты СССР. Им предложен стадион «Лужники», расположенный довольно далеко от центра города и труднодоступный.

В момент X избранный сценарий митинга закрепляет новое распределение ролей и новую иерархию. Интеллектуальный истеблишмент выступает хозяином церемонии: председатель «Московской трибуны» Л. Баткин официально открывает митинг от имени оргкомитета. Затем слово берут новоизбранные депутаты СССР: сначала Б. Ельцин, затем семнадцать других депутатов (в том числе Т. Гдлян, А. Сахаров и С. Станкевич). За ними следуют члены оргкомитета и неформальные лидеры первой когорты. Что касается руководителей клубов избирателей, то они играют лишь роль охраны, передают микрофон, а также занимаются «разогревом» публики, зачитывая лозунги, написанные на транспарантах митингующих[360].

Разные группы акторов, задействованные в подготовке митинга, по всей видимости, приняли новый тип иерархизации движения и возвели депутатов на недосягаемый пьедестал. Однако едва ли они вполне осознавали, что в тот же самый момент происходила иерархизация и внутри группы депутатов: последние либо пренебрегли установленным порядком их выступлений, либо не смогли его контролировать. Ельцин, воспользовавшись организационной неразберихой, совершил успешный маневр и выступил раньше своих главных конкурентов по уровню популярности: Гдляном и Сахаровым. А. Сахаров объяснил это так:

У Баткина был заготовлен список ораторов. По моей просьбе я был записан третьим. Первым должен был выступать рабочий одного из московских заводов, затем кто-то из Инициативной группы [митинга]. Но рабочий не пришел. В это время на трибуну поднялся Ельцин. Баткин и другие организаторы митинга, посоветовавшись тут же у микрофона, предоставили ему первое слово. Ельцин говорил о повестке дня Съезда [народных депутатов СССР], разработанной Московской группой, – при этом получалось, что он как бы представляет Московскую группу. (Потом многие говорили, что это был митинг в поддержку Ельцина.) Я тоже хотел говорить о повестке, но многие тезисы моего выступления уже были высказаны Ельциным. Я не сумел перестроиться, и мое выступление оказалось «смазанным»[361].

Важно отметить, что по сценарию, предусмотренному инициаторами митинга, Ельцин должен был выступать после Сахарова; в конечном итоге ни они, ни сам Сахаров не собрались с духом, чтобы восстановить изначальный порядок.

Все свидетельства участников массовых митингов 1989—1990 годов, и особенно митинга 21 мая 1989-го, сходятся в том, что эти моменты переживались как нечто беспрецедентное, как некое дыхание революции. Сама постановка также была связана с революционной образностью: шла речь о сборе «наказов» избирателей. Второй оратор и один из неформальных лидеров (В. Золотарев) предложил превратить I Съезд в Учредительное собрание, по образу Генеральных штатов во Франции[362]. Происходит своеобразный передел политического мира, согласно которому присутствующих депутатов прочат на высокие государственные должности:

Наиболее энтузиастские аплодисменты достались на долю следователя Гдляна, которого некий рабочий Корабельников предложил на должность Генерального прокурора СССР […]. Следующим по популярности, видимо, шел Б.Н. Ельцин, которому толпа почти единодушно предлагала венец председателя Верховного Совета. Однако и академик Сахаров, и Юрий Карякин были отмечены явным благоволением народа: первого представитель Татарского народного фронта Р. Ахметов предложил назначить председателем Комитета по конституционному надзору, а второго – председателем Комитета по контролю за КГБ, – и оба эти предложения встретили полную поддержку митинга[363].

Стоит отметить, что Ельцин в этом символическом распределении ролей занял самую высокую позицию, хотя он и не описывался как самый «популярный».

Массовые митинги – это места переопределения идентичностей, характерные для этого периода трансформаций неформального движения. Они театрализуют политическую жизнь в форме противостояния между демократами и КПСС, превращенной для удобства ее оппонентов в монолит. Такое видение ситуации свойственно всему движению, захватывает оно и другие арены соревнования, на которых присутствует: прессу, партию, выборы. Выборы переопределяют не только иерархии внутри движения, но и саму структуру игры, в которую оно оказалось вовлечено: в ходе предвыборных кампаний, благодаря своим навыкам, выдвигаются новые организации; некоторые близкие движению персоны приобретают сильные институциональные позиции, становясь депутатами СССР. Иными словами, в результате выборов структура игры полностью меняется.

На пути к реконфигурации движения

Процессы, протекающие на избирательной арене, переворачивают прежние идентичности и позиции акторов внутри движения в силу двух факторов. С одной стороны, выборы открывают новые возможности. У неформалов-демократов отныне есть союзники в парламенте, через которых они надеются эффективнее влиять на политические решения. После выборов 1989 года движение концентрируется вокруг вновь избранных депутатов, и клубы пытаются переопределить свои позиции по отношению к ним. Однако они довольно быстро переключаются на подготовку новой кампании республиканских выборов, почти полностью уйдя с союзной арены. Это перемещение прекрасно выявляет подвижность ставок в политическом пространстве в период между двумя выборами. Союзный уровень (Съезд народных депутатов и КПСС) пока еще удерживает главные сферы полномочий, однако видные акторы уже предчувствуют, что скоро наберет силу республиканский уровень. Некоторые «радикальные реформаторы» из аппарата идут на риск и инвестируются в этот пока еще иерархически невысокий уровень власти. Неформалы-демократы же видят в нем самый высокий из доступных им уровней: на нем их собственные шансы на избрание уже не кажутся иллюзорными.

С другой стороны, в силу логики лобового противостояния, которая постепенно охватывает все движение, отношения сговора с партийными реформаторами понемногу теряют легитимность. Эта логика устанавливается через ряд механизмов. Уже сами результаты 1989 года вроде бы демонстрируют выигрышность позиции оппозиционера-антиаппаратчика. Растягивание во времени электорального календаря (что было решено на выборах 1989 года) не послужило примирению, а, наоборот, способствовало поддержанию прямого противостояния, ставшего нервным узлом движения. Эта логика становится все жестче, по мере того как лидеры и клубы первой когорты теряют позиции в своем