— Джека Лондона у нас не читают. Он был социалистом и умер, — сказал доктор таким тоном, словно политические взгляды Джека Лондона послужили непосредственной причиной его смерти.　

— А Эптона Синклера вы читаете?　

— Он пишет об одном и том же: капиталисты, рабочие, борьба… Такой же социалист, как Лондон!　

— Предположим. Ну, а Теодор Драйзер?　

— Этот совсем красный! — вспыхнул редактор, кольнув меня подозрительным взглядом.　

— Как может не нравиться, например, его «Американская трагедия»? Вы читали, конечно? — не сдавался я.　

— Читал или не читал — это не меняет дела, — пробурчал «Старый Чарли». — Возмутительное сочинение! Так говорили все большие газеты.

— А какого мнения вы о творчестве Синклера Льюиса? Вот вы, президент?　

Бабби ухмыльнулся:　

— Поговорим, друзья, о чем-нибудь другом. Все эти писатели и разные поэты — такая скука!..　

— Бабби прав, — присоединился доктор. — Когда читаешь книги этих писателей, приходится думать, напрягать мозг. Бессмысленная трата энергии. Мы предпочитаем детективные журналы. Интересно и не засоряет голову…　

Сеттльмаейр встал:　

— Нет, друзья мои, мы не дадим построить в нашем городе радиостанцию!..　

И этих убогих лавочников мы принимали за местных интеллигентов! Врач. Президент торговой палаты. Редактор. Люди с высшим образованием. Это стандартный американский тип, блестяще описанный у Синклера Льюиса под именем мистера Беббита. Среди таких беббитов реакция вербует свои кадры.　

День за днем перед нами все больше раскрывались быт и нравы американской провинции.　

Однажды «Старый Чарли» остановил меня на улице:　

— Познакомьтесь с русским парнем.　

Подле редактора стоял смуглолицый молодой человек с беспокойными черными глазами; бледнорозовый шрам, тянувшийся от глаза к уголку рта, придавал его лицу выражение суровой решимости.　

— Джордж Корабельников, — быстро проговорил он.　

Юноша родился в городе Ситка, где до нынешнего времени живут сотни русских. Отец его работает клерком в порту Джюно. Джорджу удалось получить инженерное образование, но служит он рядовым смотрителем на прииске: работы по специальности для него не нашлось. С детства ему запомнились лишь четыре русских слова: «хорошо», «да», «нет» и, почему- то, — «лепешка»…　

— Ваша мать тоже русская? — спросил я.　

— Да! — отрывисто бросил Джордж, и лицо его потемнело. — Гуд-бай!　

Он быстро удалился. Редактор укоризненно покачал головой:　

— Вы, мой дорогой, допустили бестактность, хотя и невольно. Ведь он полукровка, метис. Наполовину краснокожий! Мы не принимаем его в свою среду. Мать Джорджа — индеанка. Самая настоящая сивашка! Парень, понятно, скрывает. Вы затронули его самое больное место.　

Джордж Корабельников стыдился родной матери! Она мешала ему войти в общество «порядочных людей».　

Невыразимо скучна, сера и однообразна жизнь американской провинции. На улицах Фербэнкса царила сонная тишина. Редко пробежит автомобиль, проедет велосипедист. Только вечером под воскресенье на «Бродвее» появляются лихие потомки аляскинских пионеров в широкополых «ковбойских» шляпах; приезжают золотоискатели с приисков. Наполняются кабаки и грязные бары. Пьяные выкрики разбушевавшихся гостей и неистовые визги проституток будят ночной город. Целый квартал застроен публичными домами. Их населяют жалкие существа, выброшенные из портовых притонов Сан-Франциско и Сиэттля.　

Развлечения, досуги?.. Мы как-то заглянули в местную платную библиотеку и застали там единственного посетителя, подростка лет пятнадцати; у библиотеки всего восемьдесят абонентов. «Мы предпочитаем детективные журналы…» — вспомнил я врача. Можно провести пару часов в единственном кинотеатре, где показывают опять-таки детективные фильмы с неумолкающей перестрелкой и слезливые мелодрамы самого низкого пошиба.　

Приисковые специалисты, чиновники, торговцы, клерки два раза в неделю развлекались, как умели, в дансинге с громким названием «Международный ночной клуб». В центре длинного тускло освещенного сарая усердно отплясывали местные обыватели со своими дамами. Потанцовав, они забирались в стойла, разделенные деревянными переборками, и, насасываясь пивом, горланили песни под аккомпанемент ансамбля, напоминающего местечковые оркестры дореволюционной России: скрипка, кларнет, флейта и барабан. Хозяева клуба — два пожилых серба — назвали свое заведение «международным» потому, что в районе Фербэнкса живут люди почти тридцати национальностей.　

Скука! Однажды в полдень меня окликнул на улице женский голос. Из таверны вышли две молодых особы: жена торгового агента фирмы «Катерпиллер» и ее приятельница, супруга бухгалтера.　

Слой пудры плохо скрывал неестественный румянец на их лицах. Бухгалтерская миссис корчила гримаски, жестикулировала и громко хохотала. Прохожие замедляли шаг и с любопытством прислушивались к ее возбужденному голосу. Подруга шепнула ей несколько слов.　

— Оставь меня, Дженни! — выкрикнула та, отстраняя приятельницу. — Мы не д-дети! Делаю, что мне нравится…　

— Тише, Энн, прошу!..　

— Подумаешь, преступление! Ну, вып-пили… Пять ма-а- аленьких бут-тылок пива…　

Когда Энн угомонилась, «миссис Катерпиллер» заговорила торопливо и смущенно:　

— Не осуждайте ближнего своего… Если бы вы знали, какая тоска! Муж целый день торчит в конторе. А придет, и снова завертится старая пластинка… Вчера — Катерпиллер, сегодня — Катерпиллер, завтра — Катерпиллер. Каждый день одно и то же!.. Куда девать себя? Чем заполнить день? Пройдет несколько лет, и мы будем старухи… Не думайте, пожалуйста, что мы пьем что-нибудь крепкое. Обыкновенное пиво! А, знаете, легче становится… Как все это, впрочем, глупо!..

XVI

Город ожидал прибытия советского воздушного корабля. «Пейпер» подогревал воодушевление горожан: «Именно наш Фербэнкс, а не какой-либо иной пункт избран для посадки русского воздушного гиганта». Радиостанции американского Севера подготовились к наблюдению за сигналами РЕЛЕЛ — передатчика Леваневского.　

Фербэнксская радиостанция, единственная в то время на весь огромный район, принадлежала корпусу связи американской армии. В шесть часов вечера сержант Глазгоу, начальник станции, вешал на дверь замок, и до восьми утра город был отрезан от внешнего мира. На время перелета сержант предоставил в наше распоряжение свой кабинет. Кстати сказать, никто в городе, и даже подчиненные Глазгоу солдаты-радисты, не называли его сержантом; весь персонал станции, во главе с начальником, носил гражданскую одежду.　

Не удовлетворяясь подробностями предстоящего воздушного рейса, которые Сеттльмайер преподносил в своем «пейпере», любопытствующие бездельники с утра до ночи осаждали нас расспросами. Пришлось ограничить прием посетителей. Однажды швейцар, которому было поручено отваживать непрошенных гостей, доложил, что с нами желает встретиться местный житель, который был в Советском Союзе, некий Армистед, вице- президент.　

Фамилия показалась знакомой. Однако вице-президент? Мысленно представился кругленький Бабби Армистед, вероятно, его правая рука?..　

Вошел очень скромно одетый молодой человек. Смущенно озираясь, он сказал, что лично знает Леваневского и летал с ним из Фербэнкса на Чукотку…　

— Клайд Армистед? Вы награждены орденом Ленина за участие в спасении челюскинцев?　

— Да, это я, — скромно улыбнулся гость.　

— А нам сказали — вице-президент!　

Армистед сконфузился.　

— Одно только название, — небрежно сказал он. — Старый Чарли изобрел!

Долгое время авиационный механик Армистед был не у дел. Постоянной работы по специальности не предвиделось, а взяться, как иные, за мытье магазинных