витрин или торговлю на комиссионных началах шарлатанскими снадобьями у него не было никакого желания. Подобрались еще безработные друзья. Вчетвером они образовали артель по ремонту моторов, велосипедов, бытовых приборов. Фербэнкс обогатился «Аляскинской мотороремонтной компанией» — громкое название в американском духе. В изложении Чарльза Сеттльмайера это выглядело примерно так: «Во главе нового предприятия, знаменующего рост машинизации на Аляске, встал его президент — всеми уважаемый мистер Питер Гаррис. Первый вице-президент компании — мистер Клайд Армистед, авиационный специалист, имя которого широко известно за пределами нашей страны. В составе правления также два постоянных члена: Фред Стивенс и Арчибальд Мак-Грегор…» С этого дня четверо друзей стали постоянными данниками «Старого Чарли», за что дважды в месяц он напоминает о деятельности компании пространным объявлением…　

— Большой шум из-за маленького дела. Кажется, есть пьеса под таким заглавием, — улыбнулся Армистед. — У нас, видите ли, принято поднимать шум вокруг любого начинания.　

— А где Левари, механик Слепнева? Он тоже в Фербэнксе?　

— О, Уильям состоятельный человек, вернее — его мать. Он открыл собственное дело. Доходы у него, правда, не велики, но на жизнь, вероятно, хватает.　

Миссис Левари принадлежал большой продуктовый магазин. На средства мамаши механик приобрел трехместный биплан. В городе запестрели рекламы: «Воздушное сообщение Левари. Полеты с пассажирами над Фербэнксом и в окрестности. Обучение пилотированию молодых людей обоего пола»:　

— Пошли бы вы, Клайд, в компаньоны к Левари. Или он предпочитает действовать в одиночку?　

Армистед поморщился.　

— Он сам по себе, я тоже… Когда же мы будем встречать товарища Леваневского? — переменил он тему. Если понадобится какая-либо помощь, прошу мной располагать.　

Шла вторая неделя августа. Погода в центральной Арктике капризничала по-осеннему. Над дрейфующей станцией «Северный полюс» бушевал ураган. «За сутки льдину отнесло на шестнадцать километров к югу. Небывалая скорость!» — передавали полярники. От восемьдесят восьмой параллели, где они дрейфовали, до самой северной метеорологической станций западного полушария на три с лишним тысячи километров простираются безлюдные полярные области. Какая там погода, что ожидается в ближайшие дни? Точного ответа не могли дать и опытнейшие синоптики. Если в предсказаниях погоды для областей, где разбросаны сотни наблюдательных пунктов, сплошь и рядом бывают просчеты, можно ли гарантировать благоприятные условия на огромном маршруте через центральную Арктику?　

Над Фербэнксом спустилась звездная августовская ночь, тихая, теплая и безветренная.　

— Передают, что обстановка на Крайнем Севере улучшается, вылет возможен в ближайшие сутки, — сказал Беляков.　

— Как только получу сигнал о старте, дам вам знать, — заверил Глазгоу.　

Рано утром энергичный стук в дверь поднял нас на ноги. У порога стоял Глазгоу.　

— Вылетели.　

— Давно?　

— Час пятнадцать тому назад.　

— А сейчас сколько?　

— Шесть пятнадцать…　

Несмотря на ранний час, перед зданием радиостанции толпились люди, — весть быстро распространилась по городу. Клайд Армистед вел оживленный разговор с плотным, веселого вида мужчиной в короткой синей куртке и фуражке набекрень. Это был аляскинский летчик Джоэ Кроссон.　

В 1930 году Кроссон летал на Чукотку для поисков своих соотечественников Эйельсона и Борланда, пропавших во время воздушного рейса. Кроссон прожил на северном побережье Чукотки десять недель, познакомился с Слепневым, Галышевым и Фарихом. Из путешествия в «Сиберию» он вывез ограниченный словесный багаж: «да-да», «так-так», «бензин», «масло» и трудно произносимое — «нелетная погода».　

Кроссон рассказывал нам о работе линейных летчиков на Аляске. Природа американского Севера сурова. Не один авиатор сложил здесь голову. В нескольких милях от мыса Барроу около двух лет назад погиб лучший пилот Америки Уайли Пост. Он вылетел из Фербэнкса на побережье Ледовитого океана, к мысу Барроу. Гидроплан попал в сплошную облачность. Береговые эскимосы слышали гул самолета, проходившего в тумане. Он долго кружил в одном районе, очевидно опасаясь врезаться в Эндикотские горы. Наконец, вынырнув из облаков, гидроплан опустился в лагуне возле небольшого эскимосского селения. «Далеко до мыса Барроу?» — спросил Пост. Эскимосы ответили: пятнадцать миль. Он пошел на взлет. Машина поднялась метров на двадцать. Внезапно мотор заглох, и гидроплан рухнул, похоронив под своими обломками летчика и его спутника-журналиста.　

В тот вечер, когда в Москве стало известно о гибели Поста, я позвонил Громову и прочел агентскую телеграмму; в ней говорилось, что катастрофа последовала тотчас после взлета. «Превосходный, опытный пилот, видимо, стал жертвой нелепой ошибки, — сказал Михаил Михайлович. — Надо полагать, что на взлете кончилось горючее, и положение было безвыходным». Громов оказался прав: Кроссон, прилетевший первым на место катастрофы, убедился, что бензиновые баки гидроплана были пусты.　

Кроссон подарил мне последнюю фотографию Поста, снятую в Фербэнксе, на берегу Тананы, за несколько часов до гибели пилота.　

Мы с Беляковым обосновались на радиостанции. Завтра около полудня «Н-209» ожидался в Фербэнксе. Глазгоу сидел у приемника и настраивался на волну РЕЛЕЛ. Но самолет далеко, его передачи еще не слышны. До полюса он пролетит за пятнадцать-шестнадцать часов; это — больше полпути. Штаб перелета из Москвы коротко передал нам данные о продвижении воздушного корабля. Все идет хорошо.　

Беляков налаживает связь с Москвой через Чукотку. Он послал через Ном пробную телеграмму в Анадырь. Ответ приходит быстро; в нем чувствуется радость советских радистов, неожиданно получивших депешу из Америки на родном языке. Анадырские товарищи заверяют, что через них наши телеграммы в Москву пойдут быстрее, чем по пути Сиэттль — Нью-Йорк — Лондон.　

Глазгоу «поймал» Гаити и Стокгольм, послушал передачу советского парохода «Карл Маркс», шедшего в неведомых морях, иснова настроился на РЕЛЕЛ. Есть! Сержант не спеша записывает: «Идем по маяку. Все в порядке. Самочувствие экипажа хорошее. Галковский.»　

Близится полночь. В Москве сейчас полдень. В центральной Арктике, над которой летит воздушный корабль, — полярный день. Приняты уже четыре радиограммы: материальная часть работает отлично, все в порядке. Подходит новый срок передачи с борта самолета. Глазгоу выводит букву за буквой:　

«13 часов 40 минут (московского). Пролетаем полюс. Достался он нам трудно. Начиная от середины Баренцова моря, все время мощная облачность. Высота шесть тысяч метров, температура минус тридцать пять градусов. Стекла кабины покрыты изморозью. Сильный встречный ветер до ста километров в час. Сообщите погоду по ту сторону полюса. Все в порядке…»　

Радиограмма заканчивалась шестью двузначными цифрами; каждая из них соответствовала по кодовой таблице определенному слову. Беляков поглядел в код. Эти цифры обозначали фамилии экипажа: Леваневский, Кастанаев, Левченко, Галковский, Годовиков, Побежимов.　

В аппаратном зале радиостанции набилось полно народа, поднялся галдеж. По рукам ходит какой-то подписной лист. Каждый вносит свою фамилию и с глубокомысленным видом ставит рядом время: «10.57 после полуночи»… «01.14 после полудня»… «11.49 после полуночи»… Сквозь толпу протискивается «Старый Чарли». Звякая серебром, он собирает ставки по